Книга Моя навеки, сквозь века, страница 4 – Марина Повалей

Только Бог милостив, и не держит боле ничего на этой земле царя, который народ свой освободил.

Далее дом, в котором сам Некрасов комнаты снимал… писателя уже давно там не найти, а он, поди ж ты, всё ещё светится, отбрасывая лучи из окон на наметённые сугробы.

Вот и он, дом американский. Василий спешился недалече, кликнул трактирщика, чей трактир ещё сто лет назад рядом стоял.

— Любезный! — мужик, что сидел под фонарём, даже не дёрнулся. За столько-то лет, поди привык, что всё не его окликают.

Василий повторил зов, остерегаясь выходить на свет. Ежели в здании кто засел – хорошо увидят.

Мужик, наконец, встрепенулся.

— Скажи-ка, мил человек, давно ли кто входил в ту дверь?

— Барин! Да как же это?! Я уж и не чаял! Барин! Отец родной! — трактирщик бухнулся на колени, и штабс-капитану, уже привычно, пришлось объяснять и сулить: сперва дело сделаем, а позже я тебя честь по чести на свет отправлю. — Никого не было! Вот те крест! — толстые, хоть и призрачные пальцы перекрестили тело широко, размашисто – привычно. — Свет только был! Как засветилось всё! Я наперво уразумел: за мной, пора, — пока он говорит, всё время трясёт косматой башкой. — Но нет. Тогда подумал, что всё! Конец настал всему свету Божьему и все теперича полягут… но нет.

— Я сегодня вернусь за тобой, как здесь управлюсь. Вернусь и провожу тебя. Жди.

Мужик, пребываючи в экстазе, забыл, видать, что нет на нём шапки, как и шубы, да и потянул сам себя за волосы, силясь честь оказать.

Василий ушёл, направляясь туда, куда, если узнают, что входил ночью гвардеец – скандала не избежать. В этом уродливом, огромном, кичливом здании квартируется ещё и посольство американцев.

Он потянул на себя ручку — ожидаемо, дверь заперта. От соседнего здания отделилась тень, чиркнула спичка — соглядатый охранки. Василий подошёл и тот без слов, глазами одними, кои только и видно из-под нахлобученной папахи, показал на людскую дверь.

Ну что ж… орёл американский, может здание и хранит, только не от Русских Гвардейцев.

В холл он вошёл с людской, чёрной стороны, аккурат позади лестницы. Впотьмах было бы не столь удобно, если бы не американцы с их большими окнами, через них, думается, сам снег освещает всё внутри.

Неживой строитель – капитан глянул на него в упор, спрашивая: “где?”. Тот оказался понятливым и кивнул за стенку, куда Василий тут же прошагал.

Изумление – самое мягкое слово, что пришло на ум военному.

Василий выругался, когда увидел вжатую в стену девушку. Живую девушку.

Та, кажется, и вовсе не дышала. Смотрела на гвардейца таким странным взглядом… в нём одновременно читался испуг и… счастье?

Девушка дёрнулась, будто хотела не то обнять, не то запрыгнуть на гвардейца, но передумала и ещё сильнее вжалась в стену.

— Что вы здесь делаете? Вы одна? Как вы сюда попали?

Страх из глаз ушёл в миг, стоило только прогрохотать мужскому голосу.

Очень странная реакция.

Очень. Потому как обычно, этим самым басом, штабс-капитан мог и всю свою роту разом усмирить.

— Через дверь? — голос барышни звучит тонко, словно рассеивая искорки радости.

И улыбается. Так улыбается, что Слепцов усилием подавил порыв разулыбаться ей в ответ.

Она протянула руку и кончиками пальцев тронула рукав шинели.

— Это ты… ты… настоящий…

Сюр.

Она не спрашивала, а словно убеждалась.