Книга Дочь мольфара, страница 57 – Ри Даль

Лишь каратели и их жертва были и участниками, и свидетелями. Но первые не пожелали бы свидетельствовать. А вторая — не смогла б. Даже появись у неё такое желание.

Потому что Агнешка знала: с этого склона, с этого места ей уже не сойти живой. И твердь, что сейчас режет ей ноги, и стылый холод, что сейчас колет ей грудь, всё это в самом деле за радость, ведь вскоре не останется даже этого. Ничего не останется.

Отец Тодор сбросил её наземь и долго-долго, громко-громко читал молитву. А между тем Агнешку обступали со всех сторон, стягивали карательный хоровод, точно удавку вкруг шеи. Агнешка вращала головой туда и сюда, так быстро, словно голова её вращалась сама по себе без согласия с телом. Губы дрожали, слипшиеся грязные локоны волос метались чёрными гадюками.

Людской круг сужался. Круг физически давил на Агнешку. Круг твердел и злился.

Небо полыхнуло, вспучилось самой жирной грозовой тучей и испражнилось проливным дождём ровно над тем пятачком земли, где случалась расправа.

«Не надо… Не надо… Прошу вас, люди добрые…» — умоляющий рот беззвучно открывался и закрывался. Беззвучно рыдал, беззвучно просил.

Белые руки, белые ноги расчертили многочисленные чёрные дорожки крови из расцарапанных ран. Но были они сущей мелочью с ранами грядущими.

Сначала отец Тодор поднял с земли большой камень и воздел его над головой, тем самым давая другим славный пример богоугодного деяния. И вслед за ним один сельчанин взялся за булыжник, а после — и второй, а за ними уже — и третий, четвёртый… И так продолжалось до тех пор, покуда все не заручились страшными орудиями, покуда каждый кулак не стал вдесятеро тяжелее.

Дождь бил. Ветер метался злым зверем. Но ни рокота, ни воя, ни жестокой молитвы священника по-прежнему нельзя было различить. Видимо, единственный из возможных свидетелей на время отменил все звуки, удалил цвета. Решил, что и так уже достаточно трагизма. Решил, сыграть в милосердие.

И всё-таки он наблюдал.

Наблюдал и видел, как валун отца Тодора полетел прямиком в голову невинной девушке. Как посекло ей кожу на лице, как рассыпалась по склону рубиновая чернота. Как натужно вывернуло ей шею. И как она всё продолжала звать и молить, и умолять.

А затем видел, как полетели к цели камни поменьше. Сначала робкие — целились в ноги и пальцы на руках. Им вслед выстрелили те, что уже бли посмелее: воодушевлённые видом раздробленных полуоторванных перстов они бодро помчались в живот, в груди. Один такой оказался особенно тяжёл. Агнешка согнулась пополам, извергая изо рта чёрные сгустки, которые тут же перепачкали и её саму, и всех окружающих.

Но никто не заметил такой мелочи.

Людям стало весело. Людям стало азартно. Первые камушки быстро закончились, и каждому кинувшему захотелось кинуть ещё раз, захотелось попасть куда-то, куда ещё не успел попасть. А попав, возрадоваться ещё сильнее. Особенно радовало заметить, что именно твой бросок вышиб изо рта ведьмы зуб. Или, скажем, чуть больше остального радовало услышать, как ломается её ребро.

Но самым упоительным оказалось разглядывать части растерзанного тела под распахнутым тулупом. Ведьма-то голая бегая! Ай-да потеха! Ай-да срамота!

Люди смеялись. Люди тыкали грязными пальцами, которыми тут же снова хватались за очередной камень. Люди веселились. У них был праздник. И во главе всего этого праздника неизменно стоял отец Тодор, не унимавший ни на секунду молитву.