Книга Дочь мольфара, страница 8 – Ри Даль

Воскресный приход, как всегда, поражал многолюдьем. Все собрались на службу, кто мог. Даже кто не мог, и те старались прийти. У каждого в зажатом кулаке — по восковой свече, уныло каплющей горячими слезами на щербатый скрипучий пол; у каждого на губах — покорные, возвышенные псалмы, обращённые к самому богу; у каждого глаза направлены ввысь и вдаль — к священному алтарю, где проповедовал Царствие Божие Отец Тодор.

— Господи поми-и-илу-у-уй! — зычно распевал церковнослужитель в расшитой золотом рясе.

Он размахивал кадилом, от которого разносился умиротворяющий аромат жжённого ладана. Накрепко держал увесистый крест, осыпанный драгоценными камнями. Тяжёлая митра привычно и убедительно давила на лысеющую голову, оповещая о том, что всё идёт хорошо, и Тодор правильно исполняет свои священные обязанности.

Агнешке нравилось приходить в церковь. Нравилось разглядывать роспись на стенах и потолке, нравился благовонный дух и приглушённый свет лампад. Нравилось петь псалмы, те, что успела выучить, находясь рядом со своими сельчанами. Несмотря на то, что жилище Штефана располагалось на удалении от Боровицы, Агнешка считала себя частью деревенской общины. И, по крайней мере, здесь, в церкви иногда действительно создавалось чувство единения.

Отец Тодор, давно умевший вести литургию хоть с закрытыми глазами, тем не менее, держал глаза открытыми и зоркими. Впервые посетив Боровицу три года назад, он старался всегда глядеть остро. Именно такая способность позволяла ему видеть и понимать много больше всех остальных.

Он оглядел раболепную толпу. Голова Шандор с сынами и супружницей стоял впереди всех. Как главному человеку в деревне, на нём лежала первейшая ответственность подавать пример остальным. Вдовушка Юфрозина с рыжей беспутницей Лисией находились поодаль. Другая бестия — Илка — стояла с противоположного края. Но самая главная чудовищница — Агнешка — маячила в самом конце, но спутать её с какой другой дивчиной было ровным счётом невозможно. Глаза — чёрные-пречёрные агаты, две косицы угольные, каждая в руку толщиной. Кожа — белая, как горные вершины зимой. И губы — чистейший сок гранатовый, спелый, губительный, точно яд.

«Нечистые… Нечистые… — твердил про себя Тодор, не прерывая службы. — Злое, гиблое поколение. Их деяниями стелется дорога в ад».

Внезапно свечи в руках прихожан задёргались, замерцали нервно. Истерически заплясали все пламена. Треск распахнувшихся настежь дверных створов прошёлся по стенам, заставив содрогнуться всех присутствующих. Ворвался шальной ветер с заунывным воплем. Весь церковный огонь разом погас. Зачадили серым удушливым дымом лампады, пожухли осиротевшие фитили свеч.

Народ стал неистово креститься и перешёптываться. Младенцы на руках грузных баб захныкали. Сами бабы принялись роптать. Смятение продолжалось несколько минут, пока Отец Тодор не призвал всех к тишине.

— Не бойтесь! — возвестил он громогласно. — Вам нечего бояться, пока вы в божьем доме! Бог лишь подаёт нам знак!

— Знак… Знак… Бог подаёт знак… — прошлось моментально по толпе.

— Да! Знак! — торжественно повторил Отец Тодор. — Знак, что меж нами прошлась нечистая сила. Но мы сильнее! Мы можем дать ей отпор!

— Нечистая… Нечистая… — сельчане переглядывались беспорядочно до тех пор, пока их глаза не устремились единодушно в одну точку, моментально превратившись в общее осуждающее око.