Книга Ненаписанное письмо, страница 107 – Игорь Толич

— В университете. Я хотел сказать, в университете.

— В университете она не доучилась.

— Я знаю.

— Что вам нужно?

— Мне нужно услышать Марту, пани, — коротко ответил я, внутренне замирая после каждого слова.

Женщина долго сопела. Наверное, она пыталась припомнить мой голос, но слишком редко слышала его, чтобы быть уверенной наверняка. А вот я ее узнал. Это была твоя матушка, Марта, которая по умолчанию ненавидела всех мужчин, но меня, возможно, больше всех остальных. И даже хорошо, что ей не удалось быстро раскусить звонившего, иначе бы разговор не продлился так долго.

— Она спит. Звоните утром, — ответила женщина и без прощаний положила трубку.

С того звонка прошло несколько дней. Я больше не звонил. Я был уверен, что попытаю удачу еще раз на следующий день, но в последний момент что-то надломилось во мне.

Марта… Похоже, ты теперь живешь с мамой…

Я не знаю, что с тобой было все это время, что ты успела рассказать ей, и какие мысли она поселила в твое сознание. Близкие люди умеют воздействовать на нас, умеют убеждать, если долго находятся рядом. Трудно и едва ли возможно сохранить трезвое суждение, живя в одном пространстве с тем, кто обожает насаждать свое мнение по поводу и без. Твоя мать именно из такого сорта людей. Ты сама об этом говорила мне не раз. Но ты была уверена, что это влияние на тебя минимально. Ты научилась держать дистанцию в том числе благодаря тому, что вы давно не жили вместе. Но даже тогда я понимал, что связь ваша не исчезла окончательно. Волей-неволей ее мировоззрение довлело над тобой. Ты страшилась быть на нее похожей, но так или иначе я улавливал меж вами общие черты. Генетика ли это или бессознательное чувство долга отрока перед родителем — я не знаю.

Знаю только, что сам немало копирую своего отца, хоть он отнюдь не был тираном. У отца я научился сдержанности, учтивому обращению с женщинами и бытовым делам. Я умел все, что умел отец: готовить еду, чинить краны, стирать и гладить одежду, менять колеса на автомобиле, класть плитку, обращаться с садовым и строительным инструментом. Но я совсем не умел просить прощения, не умел быть ласковым, когда встречал грубость. Не умел первым завести диалог, когда натыкался на молчание. Всему этому в какой-то мере научила меня ты, Марта. Однако сейчас я не чувствовал в себе достаточно сил, чтобы устоять в схватке против мнения твоей матери. А я нисколько не сомневался в том, что она не возрадуется моему пришествию. Я ведь не Иисус.

В мыслях о том, как мне следует поступить, я провел почти неделю. И вот мы снова шли вместе с Чакки мимо того ювелирного магазина, где уже однажды останавливались поглазеть на витрину. Мы вообще часто ходили этой дорогой. Это был удачный маршрут от парка до дома, совмещающий в себе смиренную красоту осенних улиц и тишину бульваров. Но к витрине я старался близко не подходить. А в этот раз не сдержался.

Она нисколько не изменилась с тех пор, как я ее рассматривал, разве что огоньки зажглись еще ярче, потому что вечер был поздний. Завьюжила метель. Чакки в новой курточке, к которой уже привык, гордо вышагивал впереди на поводке, демонстрируя всем проходящим мимо людям и собакам, как он хорош собой. Из него бы вышел настоящий франт, будь он человеком. Кто знает, может, он и был им в прошлой жизни?