Книга Ненаписанное письмо, страница 90 – Игорь Толич

Сэм был вдвое старше и на голову ниже, но Инди обнимала его без сочувствия и формальности. Она обнимала с любовью. Объяви они сейчас себя парой, я бы не удивился, даже с учетом полной нескладности их персон. Только живя на острове, я действительно стал понимать, почему у любви нет пола, возраста и расы. У нее может не быть и общего ДНК (я почему-то был уверен, что ребенок Инди не от Сэма), но и от этого любовь не становилась менее настоящей.

Он — старый, чернокожий подкидыш из Африки, она — арабская беглянка с кожей капучино, молодой и бархатной. Общим у них было только растафарианство и объятья, которые они дарили друг другу при каждой встрече. И вряд ли — большее, потому что Сэм оставался верен своему кафе и своей погибшей семье, а Инди оставалась верна батату.

Между прочим, лучшему батату, что я пробовал. Если в кафе Сэма готовили батат, то только батат Инди. Так что Сэм ни за что не позволил бы пропасть чудесному овощу.

Я боялся, что мы застрянем тут на весь день. Но по приезду выяснилось, что урожай почти собран. В этом помогли односельчане Инди, а наша помощь пригодилась только в завершающей стадии уборки. Оставалось сложить еще несколько ящиков, остальные были готовы. Пенни сразу ушла в поле, а я и Сэм грузили ящики в пикап: я таскал и поднимал на нужный уровень, Сэм расставлял их по кузову.

Он подхватил из моих рук последний ящик, примостил его на уже стоящий, отряхнул ладони и посмотрел на меня в упор без улыбки:

— Пенни сказала, ты уезжаешь?

— Уезжаю? Я?

— Пенни сказала, — повторил Сэм.

Он, кряхтя, оперся на мое плечо, перемахнул одной ногой через борт, оттолкнулся от колеса и спрыгнул наземь.

— Уезжаешь или не уезжаешь? — настойчиво допытывался Сэм.

— Не уезжаю, — сказал я. — И не знаю, зачем Пенни придумала это.

— И я не знаю, — простодушно ответил Сэм.

Мы закурили той травы, которую подарила нам Инди. Точнее, подарила она, конечно, Сэму. Меня она едва замечала и, похоже, видела кем-то вроде прислуги Сэма, на которого можно обращать внимание, а можно не обращать — без разницы. Инди и Пенни хозяйничали на открытой кухне — мы с Сэмом видели их через поле и ждали, когда позовут. В конце концов, нас погнал дождь, и мы спрятались в сарае за домом, чтобы самокрутка не погасла, да и самим чтоб не отсыреть.

Ганжа оказалась прекрасной — мягкой и дремотной, говорить от нее совсем не хотелось, а хотелось смотреть на серые полосы дождя. Смотреть и не спрашивать, отчего и почему все так в мире. Сейчас он казался ровным и лаконичным как спил от бензопилы на стволе дерева. На какое-то время я забылся в упругом тумане. Желания, тревоги совести, любовная мука отпустили меня.

Сэм толкнул мне в бок своим морщинистым черным локтем и подмигнул. Я улыбнулся ему. С соломенной крыши лились тоненькие ручьи. Я подошел, чтобы умыть ими лицо и шею.

— Будет еще десять дождей, — сказал Сэм.

— Десять дождей до чего? — спросил я.

— До нового сезона.

Я снова сел рядом с Сэмом на соломенный топчан.

— Сейчас только октябрь. Дождей будет больше.

— Не-е-е, — смешливо протянул Сэм и вместе с этим отдал мне обрубок самокрутки. — Остальные — не твоя забота.

Появилась Инди и поманила нас в кухню.

За столом были все, кто собирал сегодня батат — молодые и старые, смуглые и с абрикосовой кожей. Такому разнообразию национальностей и цветов глаз мог позавидовать самый богатый фестиваль или международный форум. Пенни и другие женщины выносили горшки с едой, а дальше их передавали по кругу. Никому не пришло в голову уточнять у Пенни об ее половой принадлежности. Она сказала, что она — девушка, остальные просто согласились, хотя у многих, так называемых цивилизованных жителей, вполне могли возникнуть вопросы к ее внешнему виду — туника и штаны на Пенни не придавали ей женственности, но вела она себя кротко и домовито, а самое главное — она ухаживала за Инди, сначала в поле, и после — в кухне. Это было самым важным для мира этих простых-сложных людей.