Книга Ненаписанное письмо, страница 91 – Игорь Толич

Ты не поверишь, Марта, как не поверил я, что тут за общей трапезой сидели бывший банкир, выживший чудом онкобольной, балерина и цыганка, добровольно покинувшая табор. Сэм сказал мне, что когда-то маленькую Инди продали в гарем, но ей удалось бежать. Сейчас все эти люди стали родственны, роднее кровных сестер и братьев.

Изучая их лица, я думал о том, что их тоже сблизила безнадежность, как и тысячи, миллионы семей по всему земному шару, которые не в силах расстаться не из-за любви, а совсем по другим причинам. Однако их альянс был протестом и вызовом, но протестом мирным, который никто не замечал, потому он не встречал сопротивления. По сути, у этих людей не было дома и родины, но у них была земля, которую они возделывали, никому не мешая. Однажды их может сломить аппарат цивилизации, однажды эту деревню могут раскатать бульдозеры, но пока эта илистая глиняная почва, далекая от моря и аэропорта, никому не мозолила глаза. Им было достаточно и этого.

Из тех реалий, где жили и строили быт мы с тобой, дорогая моя Марта, это застолье выглядело зарисовкой передачи про клуб путешественников, которые всегда смотришь с недоверием и иронией, думая, что все там постановочное и ненастоящее. Но стоит прикинуть, поверить в искренность здешней атмосферы, ты бы не удержалась и покрутила пальцем, а я бы прежде крутил вместе с тобой, потому что знаю, что страшат нас отнюдь не дикие леса и отсутствие удобного туалета. Страшит то, чего можно ждать от людей, которые не похожи на тебя. Только теперь я сам не был похож на себя прежнего, потому не боялся сидеть и есть за одним столом с этими людьми.

Когда Инди вынесла горшок с томленой рыбой, Сэм почему-то отказался, хотя эту рыбу привез для Инди сам.

Мы поели, попрощались со всеми и сели в машину. Пенни кое-как пристроилась между ящиков с бататом. Я занял место в кабине вместе с Сэмом.

— Сэм, — завел я разговор, когда мы уже отъехали от деревни, — почему ты не стал есть рыбу?

— Я не хотел есть рыбу, — сказал Сэм. — Мне не надо есть и брать в себя все подряд. Я свободный человек.

— Ты разве стал веганом?

— Я растафари.

— Я знаю. Но разве Джа сказал не есть рыбу?

— Джа сказал не причинять зла, — деловито пояснил Сэм, возможно, впервые настолько развернуто и со вкусом формулируя свои мысли. — Но только потому, что это нарушает свободу. Только свободный человек имеет право отказаться от чего угодно, потому что этого хочет. Несвободный будет все хватать без разбору. Все пить, все есть и все брать. Мне не надо все. Мне надо только мое.

— Сэм, — сказал я, припомнив далеко не один эпизод, — ты ведь ел и рыбу, и курицу. Мы вместе ели.

— Да. Но Джа меня простил, — он засмеялся.

— Ну, значит, и меня простит.

— Нет, тебя не простит.

— Почему это? — я выкатил глаза.

— Ты белый, — пренебрежительно хмыкнул Сэм.

— А Джа, оказывается, расист?

— Не-е-ет! Он просто любит симпатичных парней! Но даже твоя собака тебя симпатичнее! — Сэм заржал в полный голос, и я слышал, что к нему присоединилась Пенни, которая подслушивала наш разговор, высунувшись из кузова.

— А ты говорил наоборот, — проворчал я.

— Я передумал.

Солнце ложилось под мглистые холмы, отбирая у дня последнюю возможность к жизни. Вечерело медленно, но гораздо раньше, чем в сухой сезон. Он, конечно, вряд ли наступит через десять дождей, как предсказал Сэм, но как раз тогда, когда в здешние края придут спокойные волны, а воздух намертво встанет в безветренном пространстве, в той местности, где ты живешь, Марта, где жили когда-то мы с тобой, поселится глубокая осень. Наверняка такая, как та, что познакомилась нас. Этой осенью мы отметили бы четыре года со дня нашей встречи.