Книга Белая ведьма для алого дракона, страница 36 – Рина Мадьяр

Изабелла не отрицала. Она просто стояла, опустив голову, и молчала. Ее молчание было красноречивее любых признаний.

Эррон глубоко вздохнул. Казалось, с него сняли тяжеленный груз обмана, но на его плечи лёг новый груз разочарования.

— Твоя свадьба с лордом Гаррихом отменяется, — сказал он жёстко. — Он человек чести. Он не примет тебя. Как и никто другой из достойных мужчин.

Он повернулся, чтобы уйти, но на пороге остановился.

— Ты останешься в своих покоях. Без права выхода. Твое содержание будет урезано до минимума. Ты будешь жить на то, что успела накопить своим воровством. Наслаждайся своими сокровищами, Изабелла. Они теперь все, что у тебя осталось.

Я весь день не находила себе места из-за произошедшего. Обдумывала все возможные варианты и никак не могла заставить себя заняться делами.

А всё потому, что была уверена в неправильности решения Эррона.

Но как ему сказать об этом? Как поставить под вопрос прямой приказ герцога и мужа?

Как убедить его в том, что запереть Изабеллу было не лучшим выходом?

Я не знала, но должна была попробовать. Правда с мыслями собралась лишь к вечеру.

Тишина в кабинете была густой и тяжёлой, что ощущалась почти физически.

Эррон стоял у камина, его профиль резко вырисовывался на фоне пламени. Он не смотрел на меня, его взгляд был устремлен в никуда, но каждый мускул в его теле был напряжен до предела. Воздух звенел от невысказанных слов и подавленной ярости.

Я подошла к его столу, пальцы бессознательно скользнули по гладкой поверхности дерева. Картина унижения Изабеллы стояла перед глазами, смешиваясь с горьким осадком собственных воспоминаний.

Да, она была виновата. Да, она ненавидела меня и пыталась уничтожить. Но то, что только что произошло, было публичной казнью. И казнью без будущего.

Сделать глубокий вдох было физически больно.

— Эррон, — голос мой прозвучал хрипло, заставив его повернуть голову. Его глаза, холодные и пустые, встретились с моими. — Ей все еще нужен муж.

Он не ответил. Просто смотрел, ожидая моих следующих слов. Я выпрямила спину, собирая всю свою волю.

— Не по доброте душевной, — продолжила я, тщательно подбирая слова. Говорить на его языке было единственным шансом быть услышанной. — А потому что загнанный в угол зверь опасен. У нее остались деньги, связи, которые мы еще не отрезали, и вся ее ярость. Оставить ее здесь, в этих стенах, умирать медленной смертью от обиды и злобы, значит оставить тлеющий уголек под собственным домом. Рано или поздно она найдет способ сжечь все дотла.

Я видела, как его пальцы сжались в кулаки.

— У нее нет чести. Нет будущего. Ни один уважающий себя человек…

— Тогда найдем того, кто её подойдёт, — перебила я, заставляя голос звучать тверже. — Или того, кому ее имя и остатки состояния важнее ее прошлого. Или того, кто достаточно далек от здешних сплетен. Возможно у неё даже есть кто-то на примете. Ты же нашел меня. Совершенно чужую, без рода, без имени, без гроша за душой. Разве не могла она, твоя кровь, твоя сестра, воспитанная в роскоши, получить такой же шанс?

Последние слова повисли в воздухе и остались без ответа. Он отвел взгляд, его челюсть напряглась.

— Я не предлагаю простить ее или забыть то, что она сделала, — добавила я тише. — Я предлагаю сменить тактику. Вместо тюремщика ты, как брат и хозяин дома, должен стать стратегом. Убрать угрозу с глаз долой, подальше, под контроль того, кто будет держать ее в узде или любить со всеми её грехами. Это не милосердие. Это благоразумие.