Книга Рипсимиянки, страница 136 – Арм Коста

«Всё-таки долетает стрела до цели – нужны лишь годы стараний», – подумала Назени.

Видела, по воле случая, как вытаскивают из ямы и усаживают на лошадь слабого, уже немолодого христианина, избитого темнотой и одиночеством, и везут во дворец царский. Хотела узнать правду – страшную или радостную о забытом узнике – и потянулась вслед за свитой Тиридата. Не боялась быть увиденной: шла с привычным свёртком в руке, смотрела в глаза звёздам, ведомая любопытством и болью, забыв про сон, голод и дрожащее сердце. Слушала голос Григора, смотрела на великого Тиридата, молящего о прощении, на его сестру – премудрую и величественную Хосровидухт, которая неумело, но старательно повторяла слова молитвы и крестилась вслед за Григором. Не упустила из виду и жену царя – царицу Ашхен, нашедшую в себе силы простить любовную лихорадку мужа к юной Рипсимии. Люд, собравшись на погребении христианок, теперь не ждал зрелища, не шутил, не стоял равнодушно, разинув рты, – молчал, тужил вместе с землёй и небом, жалел женщин, погибших за свою идею глупой смертью, несправедливой смертью.

О, кто бы мог знать, что их смерть станет зерном, взросшим на крови и слезах!

А люди всё шли: христиане и язычники обтекали царский дворец, приносили цветы за упокой душ. «Аминь» летело в небо и рассыпалось пылью.

Назени подошла к Григору и робко обратилась к нему:

– Григор?

Он повернулся всем телом – старец с совсем юной душой взглянул на женщину, окликнувшую его. Не сказав ни слова, Григор растроганно поклонился – благодарил, что живой.

– Среди умерших нет Мане, – тихо обронила Назени. – Спасена!

Никто не видел её, никто не знал, куда пошла Мания, – лишь Бог ведал, где она.

ГЛАВА 25. ВЕЛИКОЕ НАЧАЛО

Слабый, неясный свет косо падал на чешуйчатую, как змея, дорогу, по которой ступали дивные люди. В их глазах отражалась усталость, а слегка загорелые лица выражали невозмутимость, умиротворённость. Временами путники переговаривались друг с другом, переглядывались, останавливались на минуту и шли вперёд, словно не могли свернуть. Голод в их глазах был ярким и в то же время временным явлением, от которого спасали хлебные лепёшки или глоток молока.

По коже Нуне разливалось тепло. Солнце пригревало, но девушка не рада была ему, ей хотелось бы, чтобы его кто-то забрал с собой или вовсе погасил. Фигура в длинном одеянии заставила прохожих задержать на ней свой взгляд, одна женщина и вовсе остановилась – удивилась тому, что было в руке незнакомки.

– Девушка, постой! Ты христианка? – за спиной Нуне послышалось восклицание на иврите, но девушка не обратила на него внимания.

Иудейка лет сорока догнала Нуне и с нескрываемым волнением впилась глазами в крест – юная дева обхватила его пальцами, прижимала то к бедру, то к груди, словно боялась, что у неё отнимут самое дорогое сокровище.

– Ты же христианка, так? – накинулась с расспросами женщина. – Ты не понимаешь меня? Глуха? Нема?

Нуне не отвечала, не желала говорить, а иудейка продолжала терзать её своими вопросами. Непослушные локоны женщины развевались по ветру, выбивались из-под платка – она то и дело их убирала с щёк, нервничала, злилась на горячий ветер. Уставилась испытывающим взглядом на неразговорчивую, странную христианку.

– Да, христианка, – грустно ответила Нуне, – видишь, несу крест: он – память, покаяние, прощение души моей.