Книга Рипсимиянки, страница 142 – Арм Коста

– Вон из моих глаз, – процедил император, прогнав всех стражей.

Стоя по ту сторону стальных прутьев, он смотрел на бывшего легионера, предателя, христианина. Тот не упал ниц пред владыкой, не шелохнулся.

– Приветствую! – изменившимся до неузнаваемости голосом произнёс Диоклетиан. – Как протекают реки твоих дней здесь, центурион Цербер? Или мне стоит называть тебя по-новому – Инри? Объясни мне лишь одно: ладно, предал ты меня, но на сторону христиан ты зачем перешёл, зачем предал наших богов?

– Потому что не нужно поклоняться тысячи богам, которые якобы живут на небесах и говорят нам, что делать здесь, на земле. Внизу нам, людям, виднее намного лучше, чем им сверху. Мы живём сами, боги не живут за нас, – ответил Инри.

– Но твой бог говорит же тебе, как жить? Это же он надоумил тебя обратиться в другую веру?

– Бог не указывает мне, как жить, – Он показывает мне, что есть сочувствие, сострадание, сопереживание, безвозмездная помощь, когда ты просто делаешь, не ожидая ничего взамен. Бог учит нас быть живее всех живых! – с гордостью воскликнул Инри.

Диоклетиан не понимал привязанности Инри к Христу. Он внимательно всматривался в бывшего легионера, воина и видел в нём вдохновлённого и воодушевлённого человека, душой юного, а сам он, император, был разбит и тёмен, как мрачная тень в свете факелов.

– Я – соперник твоего Бога, – после краткой паузы сказал римский правитель.

– Но не мне.

– Ты знаешь, Цербер, я потерял сына – любимое своё дитя, которое не продышало и года. С Приской уже не дружен – она разонравилась мне, стала нелюбимой женой, чужой какой-то – полностью поглощена верой из-за печали, меня от этого тошнит. Конечно, я мог бы убить её или выслать куда-нибудь в Антиохию или Салонию, заключить в темницу, наконец. Но не сделал этого. Видимо, старею.

– «Мы теряем лета наши, как звук». (Пс.89:9).

– Если бы я мог – вернулся бы к тому времени, когда был молодым, – на какой-то момент Диоклетиан замолчал, а потом добавил: – Прожил бы свою жизнь иначе, а как… и сам не знаю.

Император окликнул стражей, которые в то время бродили на верхних этажах и от безделья вели пустые разговоры. Несколько крепких мужей подлетело к правителю, ожидая из его уст приказа.

– Ты уже не кажешься мне воином, Цербер. Ты не производишь впечатления сильного и свирепого легионера, коим был раньше.

– Я не несу в себе уничтожение, разруху и войну, – заключил Инри.

Диоклетиан решительно распорядился ударить мечами по замку решётки. Инри переступил через порог темницы и предстал перед императором Рима свободным, независимым, непокорным. Мысли правителя путались в голове: он сомневался, правильно ли сделал или нет, и тем не менее почувствовал облегчение, словно с его плеч упал ненавистный тяжёлый камень.

Внутри подземелья на какое-то время воцарилась тишина, но голос Инри её нарушил вопросом:

– Я освобождён?

Диокл улыбнулся, довольный собственным поступком:

– Да, Инри. Не верится? Все мы верим в богов, пока их не видим, но узрев – в них не поверим. Так и со свободой: веришь в неё, ждёшь, а как обретаешь – сомневаешься, свобода ли это, – Диоклетиан затаил дыхание и прошептал: – Идём на свет.

Быстро и небрежно одёрнув одежды, император фыркнул стражам: «Расступись!» – и направился вверх по лестнице. Подземелье давило на виски. Вслед за владыкой шёл и Инри, медленно, спокойно, ровно дыша ступал он на первую, вторую, третью ступени и радовался – Бог услышал его молитвы.