Книга Рипсимиянки, страница 144 – Арм Коста

Пока шёл – думал обо всём и не говорил с прохожими людьми. Его интересовала только дорога. Интересная ведь штука – память! Помнил дев-христианок, ради которых шёл на всё, лишь бы уберечь их от дурных глаз да грязных рук; внутри мускулистого тела ныло и болело что-то, что не описать словами, и от этого Инри плакал. Огромные и страшные слёзы текли из глаз бывшего воина. Так выглядит душевное бессилие.

Инри тяжело вздохнул.

Где-то вдали пасли скот. Молодые мужчины на пастбище брали в руки хлеб, отгрызали кусок и, жуя его, разговаривали о жизни, посматривая на пасущихся овец и коров. Тихо и спокойно стало на душе Инри, и он присел отдохнуть после продолжительного пути.

– А что ты хотел, сколько ты сидел взаперти? – сам над собой насмехался христианин. – Конечно, будешь тянуться как старая черепаха. Не стал ты лучше! – рассмеялся Инри. – А мир, наверное, стал?

Рассветы и закаты летали по небу.

Были дни, когда днём стояла ужасная духота, парило, пекло, а ночью холод пробирал до костей. В воздухе витал запах свежих фруктов, жареного мяса, рыбы, чеснока… Где-то танцевали люди, опьяневшие от приторного вина, где-то слышались крики и упрёки, плач матерей. Разные люди встречались на пути Инри, но чаще всего они были добры и щедры к нему – угощали, провожали, сочувствовали, утешали, оставляли на ночлег.

– Интересно, что же ждёт меня дальше? – спрашивал Инри, но ответа так и не находил.

Его молодая душа надеялась встретиться с христианками: хотелось обнять Нуне, прижать её к себе и почувствовать тепло этой удивительной девушки и поблагодарить в её присутствии Господа за то, что послал её ему, казалось бы, пропащему легионеру.

Ночью Инри останавливался (точнее, его останавливали) в гостиных дворах или у верующих людей, а за тёплый приём и мягкую постель он благодарил работой по дому. Ночами молился, как умел: многие молитвы стёрлись из памяти, но усердно он шептал слова, идущие от всего сердца.

А утром снова продолжал идти.

Инри вошёл в земли, ставшие ему родными. Простые дома, уже без высоких и крепких заборов, но всё так же опалённые солнцем, омытые ливнями, рассыпались подле гор, словно мелкие грибы после дождя. У подножья Масиса пасли скот. На вершине горы слышался рокот, казалось, будто сам Ной мастерит там ковчег.

Люди были заняты работой: кто-то занимался приготовлением пищи, кто-то обрабатывал землю, кто-то прял шерсть. Инри закрыл глаза и быстро их открыл: картина не исчезала – он и вправду дошёл! Задумав однажды великое и важное дело – уже никогда не сможешь отказаться от его выполнения, не свернёшь с пути, не сдашься.

– Ни к чему философия! – уверенно произнёс христианин. – Нечего колебаться!

Ни с кем не обмолвился и словом, не смотрел по сторонам, ни о чём не спрашивал местных жителей.

– Я пришёл, – прошептал Инри.

В дом Баграта и Ани пришёл вольным человеком, не боящимся ничего и никого. Готов был умереть, а остался жив и свободен. Стал отпущенником.

– Налей воды, хозяин! Столько дней на солнцепёке, столько дней в пути!

Седовласый армянин трудился в огороде. Родной до боли голос встрепенул его. В мгновение ока он обернулся, невольно выронив из руки мотыгу. Сказать, что Баграт повеселел и ожил, увидев названого сына, – ничего не сказать. Не знал армянин, что делать. Стоял, развёл руки в стороны.