Книга Рипсимиянки, страница 143 – Арм Коста

– Чувствую сильнейшую привязанность к природе! Знаешь, как только стемнеет и день моей власти придёт к концу – отдамся природе, буду заниматься добрым делом.

– Каким? – спросил Инри.

– Земледелием. Мне хочется выращивать капусту! – рассмеялся император. – А тебе? Что хочется тебе? Ты задумывался уже над тем, куда примкнёшь?

– Отправлюсь домой, – улыбнулся Инри.

– Домой? У тебя есть дом? – Диокл округлил глаза.

– Есть. Дом там, где нас ждут.

– Тогда… Прощай, Инри! Всего хорошего тебе! И пусть сопутствует тебе счастье! Бог с тобой.

В Риме честь и отвага, преданность государству и правителю считалась высшим достоинством, главной добродетелью легионеров. Смерть на поле боя была счастьем для любого воина, а смерть от меча за предательство, наговоры – позором для каждого, включая раба, который имел чуть больше прав, чем дворовый пёс.

Предки Диоклетиана были невольниками… И как бы ни противился крови и корням, как бы ни величал себя, на страницах его судьбы всё равно отчётливо виднелось слово «раб». Потому, наверное, мирясь со своим происхождением и помня его, терпеливо относился к пленным, к рабам, находил терпение и силы закрыть глаза, простить их так, как простил сейчас Инри, оставил ему жизнь.

***

Инри бросился на двор и застыл посреди улицы – уже не стоял среди римлян как пленный, беглец, предавший императора легионер. Избавился от проклятия – стал вольным. Горный запах Армении почему-то резко бил в нос – от тоски по тем землям, должно быть.

– Поставить бы на этом всём точку, проснуться бы скорей, как от страшного сна, – прошептал он.

В одиночку Инри отправился туда, куда глядят глаза и смотрит сердце.

– Сердце – хороший и точный компас. Всегда приведёт тебя туда, куда надо.

Стояла хмурая погода, но глаза всё же слепило. Кто знает, может, это ангелы танцевали около христианина, может, это Нуне молитвами простилает ему золотое покрывало дороги? А пока… Прощайте, оливковые деревья!

Он шёл по каменной дороге, напрягая память. Пытался вспомнить, кто он и откуда, корил себя за то, что ум не возрождает даже скудные воспоминания из детства. Запах прокисшего вина и золота стоял в воздухе, и казалось, что тянется он к небосводу: в этом весь Рим, ничего не изменилось за годы отсутствия и плена Инри.

– Странно, но ничего не приходит на ум.

Только образ Нуне, матушки, сестёр, Баграта и Ани – родителей. Кровных не знал и не имел, лишь там, в далёких землях, научился говорить «отец» и «мать» чужим людям. Но чужими они не были. В стенах их дома Инри был счастлив, любим. Но случилось так, что отняли у него это всё – думал, не переживёт. Люди всегда думают, что не переживут того, если у них что-то отнимут. Но переживают. Живут дальше. Другой вопрос: как?

Мамертинская тюрьма со зловонным и противным Туллианумом выбивала всю дурь, весь задор, всю смелость с заключённых, делала их живые лица мёртвыми. Она будто кричала: «Твоя жизнь ничего не стоит! Просто разменная монета!» Но Инри не сломался: доказал себе, что может выжить даже в крошечной квадратной каморке площадью в четыре шага, без солнечного света, без разговоров и нормальной еды. Ему казалась странной и не до конца правдивой доброта Диоклетиана, он ждал от императора внезапного удара в спину, неожиданного приказа: «А сейчас убейте его, покончите со всем этим бредом». Но страшного не произошло. Почему? Почему римский правитель подобрел?