Книга Волчье кладбище, страница 55 – Тони Бранто

Суперинтендант взглянул на проректора, как на противника в бридже. Во всём его следовательском облике – взгляде исподлобья, наклоне корпуса, напряжённом выражении лица – читалось растущее подозрение к своим собеседникам. Словно точно знал, что они блефуют.

Хиксли прочистил горло.

– Вашим вторым поручением, – напомнил он проректору, – было отправить двоих студентов в церковь за старым деревянным крестом.

– Для пьесы, – кивнул Дарт.

– Разумеется, – подчеркнул Хиксли. – Для пьесы. О чём она, кстати?

– О жизни и смерти святого Себастьяна.

– Это которому отсекли голову, а из раны потекло молоко?

Дарт не успел и рта раскрыть, как Кочински с укором проговорил:

– Вы путаете Себастьяна с великомучеником Пантелеимоном.

– Кто их разберёт. Я с детства не любил церковную школу, – заявил Хиксли. Лицо его при этом брезгливо сморщилось, став похожим на старую смятую газету.

– Святого Себастьяна привязали к дереву и пронзили стрелами, – уточнил Дарт.

– О! – Хиксли этот факт возмутил чрезвычайно. – Какая… дикость! – Он вновь изобразил отвращение к предмету разговора. – Стало быть, стрелы? Вот откуда ноги растут!

– Что вы имеете в виду? – спросил Дарт.

– Вы ставите пьесу о пронзённом стрелами человеке. Параллельно кто-то поставил свою пьесу…

У Кочински вырвался еле слышный стон. Суперинтендант, никак не реагируя, продолжил:

– Это явно сужает круг лиц, которых нам следует допрашивать.

– Вы хотите сказать…

– Что таких совпадений не бывает, не так ли? – перебил Дарта Хиксли. – Вывод напрашивается сам собой: Теофила убил тот, кто знал о ставящейся пьесе. Не нужно быть гением, – снисходительно заключил следователь. – Проще пареной репы.

«Нужно быть последней сволочью, – читалось в ответном взгляде Дарта, – чтобы назвать смерть ребёнка постановкой пьесы».

Кочински не отводил безразличного взгляда от закопчённого каминного свода, но в его позе легко угадывалось растущее напряжение, пальцы сильнее сжали подлокотники.

Приподняв голову, он вдруг сказал:

– Если вы не против, я прогуляюсь.

– Одну минуту, – остановил его Хиксли, перелистывая записи.

Проректор вновь замер.

– Вчера на допросе, – обратился Хиксли к Дарту, – вы упоминали, что мистер Кочински намеревался отвести сына исповедаться.

Дарт взглянул на Милека Кочински, тот потирал слабыми пальцами лоб.

– На какой-то миг мне показалось… – начал Кочински и замолчал.

Суперинтендант постучал ботинком о пол, уже с трудом скрывая накатывающее раздражение. Карандаш его нервически барабанил о блокнот.

– Мы не знали, как вразумить Тео, – пришёл на выручку проректору Дарт. – В тот момент мистеру Кочински показалось резонным… гм… попытаться достучаться к сыну через…

– Услуги господни? Ясно. – Хиксли достал сигареты. – И что было дальше?

– У меня ничего не вышло, – грустно отозвался проректор. – Тео лишь усомнился в трезвости моего ума. Он зашёл со мной в церковь, но через минуту сбежал. Тогда я велел ему идти в павильон на репетицию.

– Дальше, – сухо потребовал суперинтендант.

– Мы вошли в репетиционный зал вместе. Вскоре Поттегрю привёл остальных студентов.

– Вы помните, когда в последний раз видели Тео?

– Тогда и видел, – в глазах Кочински уже блестела влага. – Тогда… в последний раз…

Пока Хиксли царапал новую заметку, Милек Кочински поднялся с кресла.

– Дарт… – сказал он.