Книга Волчье кладбище, страница 95 – Тони Бранто

А может, здесь в другом дело? Что, если Тео знал о предстоящей встрече Дарта с Анной? Может, он намекал Дарту (хотя какое там намекал – говорил открытым текстом), что расскажет об этом отцу, и Дарт его прищучил, чтоб тот помалкивал?

А с Лерри ещё меньше во всё это верится. Если забыть, что он был с нами во время убийства, какие у него могли быть причины желать Тео смерти? Не представляю себе, чтобы поющая задница Тео могла столь сильно оскорбить преподобного и зацепить его нежные святые чувства. Проучить Тео, конечно, есть за что. Я бы как минимум хорошенько вмазал. Но очевидно, что и здесь накал страстей недотягивает до убийства.

Дождь растерял силы, и от дум меня отвлекла тишина космическая. Я уже покончил с полами к тому моменту и принялся вытирать пыль. Машинально начал насвистывать мотивчик с танцев, чтоб не ощущать себя в этом безмолвии, как под землёй. Меня тут же накрыло… нет, за шкирку схватило озарение! Я ж давно хотел такое сделать!

Я вышел на средокрестие, развёл в стороны руки, разинул пасть, как это делают в операх, и бесстыже, прям во всю глотку, затянул O sole mio. Моё существо наконец-таки высвободилось! Тело порхало без крыльев! Голос мой, немелодичный и звонкий, гулял по всем направлениям, ударялся о стены сплющенного с боков помещения и взлетал к стропилам, заполняя церковь неаполитанским солнцем. На последней ноте чуть гланды не лопнули. Свобода! Катарсис! Аплодисменты.

Я поклонился святому в эркере и плюхнулся на дубовую скамью, вспотевший и довольный. Растянулся, выдохнул расслабленно и уставился в невзрачный щербатый потолок.

Был ещё Секвойя…

Нет. От закинутой на люстру швабры крыша съехать не могла. К тому же он сам видел человека в рясе. К тому же был пьян, когда всё происходило. Кошку его немного жаль.

Я хрустнул шеей, размял плечи и спину. Вскоре над головой скупо зажглись витражные рубины. Какая-то библейская сцена украшала арочное окно. Она приглушённо светилась в полусводе апсиды и казалась нескончаемо доброй.

Наглядевшись на витраж, приветствовавший восток, я переключился на полировку последней на сегодня скамьи. Затем ещё долго пялился в своё нерадостное отражение на дубовой поверхности.

Мне вдруг здорово перестало хватать кислорода. Я отшвырнул тряпку и прошёл к боковому окну, отворив его настежь. Вдохнул как следует. До самых мрачных своих глубин. Жадно втянул воздух, как будто мне с жизнью расставаться предстояло, а я упрямо противился.

Мне на самом деле просто надоело здесь быть. Всё вокруг давить стало. Не место таким, как я, в церквях. Кающаяся Дева Мария печально наблюдала за моими страданиями из золочёной рамы с соседней стены.

Подхватив с лавки огрызок мешковины, я прошёл в сторону парадного входа к ведру и швабре. Промыл тряпку в воде, затем отправился обратно к алтарю. Мне оставалось пройтись тряпкой по кафедре, после чего я мог проваливать к себе в преисподнюю.

Зацепившись взглядами с Иисусом, я вспомнил ещё об одном важном деле. У меня был уговор с самим собой: сделать нечто и понять, что я буду ощущать после этого. Проверка на мою сущность. Или в стыд кинет, или на большее потянет, как я рассуждал. Момент был прекрасен. Горели свечи, свежий после дождя воздух наполнил собой залу, турмалины над алтарём, что в сюжет на окне складывались, магически тлели в утреннем свете. Я развернулся к Христу спиной и приспустил брюки. Так встретились наши святые лики.