Онлайн книга «Корень зла среди трав»
|
Пили вечером втроем самогон. Тамарка про свой спорт рассказывала – как все тяжко сейчас, полный развал. Но она не сдастся, еще и на Олимпиаду поедет. Юрка ее называет «дочурка моя». Оказывается, она узнала, что он ее отец, от матери своей, цыганки… Юрка ее мать рисовал когда-то… А чилиец всегда был ни при чем. Статист домашний. Ну да и нет его, слинял за бугор… Юрка ночью мне сказал после горячих трахов – Иришка, Тамаре я обязан помочь. Ей опять на большие сборы ехать. Нельзя рушить ее спортивные достижения. Те наши денюшшшки… что на Анапу я хотел с тобой… я ей их отдам. Я сказала – нет! Только посмей! Он мне – да! Я ушла курить, он за мной, я его отхлестала по щекам. Она все видела. Ну, тварь… Льют дожди, торчим в избе. Юрка рисует какую-то … Кому это нужно? Его картины никто не покупает. Он не Гоген. Я поставила вопрос ребром: если не повезет меня в августе в Анапу, я его брошу. Он струсил. И денег Тамарке не дал. Тварь устроила скандал! Клянчит у папика, как попрошайка! Правильно он ее бросил. И знать не хотел. Истеричка! Психованная! К Юрке актеры приходили. Принесли самогон и соленых груздей. В Щелыкове у деревенских купили. Такой загул… Голова моя голова… ужрались… В баню! Баню топить! А Тварь ничего не получила. Фига ей с маслом, а не нашу с Юркой анапскую заначку. Как же она на него орала, пьяная… Разве спортсмены могут так ужираться влом? У меня руки до сих пор трясутся… Волосы пропахли дымом, гарью… Волосы… Вспыхнули в бане… ОНА ХОТЕЛА НАС СЖЕЧЬ!!! Клавдий Мамонтов, читавший записи, прервался. С фотографий на них смотрели трое – отец, дочь, любовница – ровесница дочери. Ирина Мухина, Тамара Цармона в свои двадцать лет. И художник-неудачник… Следующая запись – шариковая ручка аж прорвала бумагу, так сильно на нее нажимали от волнения. Она пыталась нас убить!! Сжечь отца и меня. Облила баню керосином из лампы, дверь чурбаком подперла! Мы почувствовали дым. Юрка сразу выбил плечом дверь, чурбак отлетел. Мы выскочили. Баня занялась огнем. Деревенских набежала туча тушить пожар. С Юркой они чуть ли не в драку. Алкаши! – орали нам. – Понаехали! Юрка им сказал, что сам виноват в пожаре, уронил лампу керосиновую… Несчастный случай. Деревенские ему – какой несчастный случай?! Поджог! Снаружи ведь поджигали, не внутри… А он все свое твердит им – я сам виноват… Он тварь свою выгораживает… Не глядит мне в глаза… Отмазывает от уголовки папик дочурку свою – гадину, убийцу… Она, мол, тоже выпила, как и мы, самогона… По пьянке она… Не знала, что творила… Решила нас сжечь живьем! А он ее жалеет! Сволочь! Предатель! Он меня никогда не любил… Баня сгорела дотла. Ментов не вызывали. Юрка с ней сам разговаривал… Тварь рыдала, просила у него прощения… Он ее простил. Но не я. Ей теперь от меня никуда никогда не деться. Она мне заплатит! Все, все мне отдаст, тварь. Я уже от нее не отстану. Будет психопатка весь свой век рассчитываться со мной за то, что хотела меня сжечь за компанию со своим долбаным папиком… На вокзале, когда Юрка пошел покупать ей обратный билет в Москву, я ей прямо сказала – запомни хорошенько, ты – мой вечный должник. Если не будешь сговорчивой, я всем, всем, всем расскажу, что ты хотела сделать с отцом и со мной в Щелыкове. Пусть менты не вмешались… Но молва… Я на всех углах стану кричать о поджоге и о тебе – убийце. И в какую сборную по легкой атлетике, на какую Олимпиаду тебя, тварь, возьмут с такой репутацией? Она поняла – я не шучу. И не отступлюсь от нее. |