Книга Бестолочь, страница 97 – Патриция Хайсмит

— Больше ничего, — с достоинством повторил Киммель. Его пухлые руки подергивались под выступающим вперед животом, подушечки пальцев слегка касались друг друга.

— Выходит, Стакхаус около двадцати минут извинялся?

— Нас несколько раз прерывали. Он просто стоял в глубине магазина у моего столика, и мы с ним болтали.

— Ах, болтали. Он сказал: «Простите, мистер Киммель, что навлек на вас все эти неприятности». А вы ему что? «Все в порядке, мистер Стакхаус, не стоит об этом вспоминать»? Вы предложили ему сигару?

— Я заявил ему, — ответил Киммель, — что, по-моему, ни у него, ни у меня нет причин беспокоиться, но впредь ему лучше у меня не появляться, поскольку вы это неправильно истолкуете.

Корби рассмеялся.

Киммель задрал голову и посмотрел на стену. Он стоял неподвижно, только руки продолжали подергиваться, а пальцы не прекращали своей легкой игры. Он опирался на одну ногу, другую изящно расслабил и как бы повернулся к Корби вполоборота. До Киммеля вдруг дошло, что это та самая застывшая поза, которую он иногда принимал, рассматривая себя голым в длинном зеркале на двери ванной. Сейчас он встал в эту позу совершенно бессознательно, и, хотя в глубине души ему было стыдно, он чувствовал, что она придает ему своего рода устойчивость монолита. Киммель окаменел, словно парализованный.

— Виновен он там или нет, именно Стакхаус привлек к вам внимание, это-то вы, надеюсь, понимаете, Киммель?

— Это так очевидно, что можно было бы и не упоминать, — ответил Киммель.

Корби продолжал качать ногой, сидя на краю стола. Коричневый деревянный стол чем-то напоминал примитивный и грязный операционный. Киммель стал опасаться, как бы Корби не повалил его на стол, скрутив приемом джиу-джитсу.

— Стакхаус не объяснил, почему у него оказалась вырезка?

— Нет.

— Полного признания он, значит, не сделал?

— Ему не в чем признаваться. Он попросил прощения, что напустил на меня полицию.

— Стакхаусу есть в чем признаваться, и немало, — возразил Корби. — Для человека невиновного он ведет себя очень странно. Он не сказал, зачем погнался в тот вечер за автобусом?

— Нет, — ответил Киммель все с тем же безразличием.

— Может, вы мне сможете ответить зачем?

Киммель сжал губы, чтобы не дрожали. Расспросы Корби ему просто-напросто надоели. Он подумал, что Стакхаусу, верно, тоже приходится несладко. На минуту в нем проснулось непокорное сочувствие к Стакхаусу, смешанное с ненавистью к Корби. Он верил тому, что сказал Стакхаус. Он считал Стакхауса невиновным.

— Если вы настолько не верите моему рассказу о разговоре со Стакхаусом, могли бы прислать в магазин соглядатая, чтоб подслушал.

— Ну, мы знаем, что вы большой дока по части разоблачения полицейских сыщиков. Вы бы предупредили Стакхауса, и тот сразу бы прикусил язык. В конце концов мы все выжмем из вас обоих.

Корби улыбнулся и подошел к Киммелю. Он выглядел свежим и бодрым. Как он сообщил Киммелю, он теперь работал в ночную смену.

— Защищаете Стакхауса, Киммель, верно? Вам правда нравятся убийцы?

— Я-то думал, вы не считаете его убийцей.

— С тех пор как нашел вырезку, считаю. Я вам сразу сказал, как только ее нашел!

— А по-моему, вы и сами видите, что в деле Стакхауса много неясного, но нарочно отказываете ему в справедливости, потому что решили устроить громкое дело! — крикнул Киммель, перекрывая Корби. — Даже если для этого вам самому придется выдумать наши преступления!