Книга Красная лилия, страница 58 – Ян Мортенсон

— Для тех, кому предписаны кровавый пудинг и рыбные тефтели, жертвоприношением это бы не считалось. Надеюсь, твой винный погреб соответствует меню.

— Раньше соответствовал. Побывал бы ты здесь, когда тут жили мои родители. Еще задолго до времен монополии папа выложил фантастический погреб. Он еще сохранился. Но не вино, понятно, а сам винный погреб. Он тянется под фронтоном, и там сохраняется прекрасная температура. И конечно же, найдется парочка бутылочек для знатока дела, хотя должен признаться, что в основном более простого розлива. Но я все же стараюсь держать марку. Всегда приятно предложить хорошего вина. А теперь — кофе. Хильдур! — крикнул он через полуоткрытую дверь. — Не может ли Хильдур позаботиться, чтобы господин Хуман и я получили по чашечке кофе?

Дверь открылась, и вошла дама — его ровесница. В черном платье и белом переднике. Черные, гладко зачесанные волосы пучком затянуты на затылке. Зоркие темные глаза на бледном лице. Она посмотрела на меня изучающе, словно взвешивала: достойный я гость или нет. Потом кивнула и исчезла за дверью.

— Хильдур — моя правая рука, — сказал Габриель. — Она, фактически, досталась мне в наследство от матери. Хильдур была ее камеристкой до самой смерти, а потом стала заботиться обо мне. Ладно, сейчас пойдем осматривать дом. Потом на террасе попьем кофе. Грех сидеть в доме в такой день. Они, к сожалению, бывают не часто при нашем климате. Начнем с зала. Входи.

Он открыл широкую дверь в большую комнату с длинным рядом окон, выходящих в парк. Французские окна выходили на каменную террасу, а вдалеке поблескивала вода.

— Там, внизу, Вэттэрн. Правда, это лишь озеро Альстен, но оно непосредственно связано с Вэттэрн. Вот так я и живу.

Он обвел рукой залитую солнцем большую комнату. На потолке сверкнула густавианская хрустальная люстра. Солнце высекало блестящие искры из отшлифованных подвесок. На полу большой бледный ковер, а вдоль длинной стены напротив окна стояла густавианская мебель под овальными родовыми портретами хорошей работы. Очевидно, Бреда, Вертмюллер и Паш. Возможно, и другие. Мне не хотелось подходить ближе и рассматривать подписи. У обеих коротких стен стояли бюро со вздутыми животами стиля раннего рококо. Серебряные ножки поставлены на серо-зеленые пластины из кольмордовского мрамора. Часы с маятником тикали на небольшом игральном столике. Но тут после восемнадцатого столетия время остановилось.

— Здесь фактически ничего не трогали с тех пор, как мы перебрались сюда. Наша семья, хотел сказать я. Мы купили Торп в середине восемнадцатого века, и с тех пор имение переходило из поколения в поколение. И каждое поколение добавляло сюда свои вещи, но отсюда ничего не вывозилось. Так что ты видишь довольно уникальный интерьер.

Я следовал за ним из комнаты в комнату, и мое сердце наполнилось преступным желанием обладать — «scelerata habendus», как говаривали древние римляне. Если провести здесь аукцион, то Габриель сможет не беспокоиться за свою старость, подумал я и посмотрел на коллекцию больших блюд из Ост-Индии, плывущих по стенам столовой, где 24 чиппендейльских стула из темного красного дерева стояли в ожидании гостей вокруг продолговатого, отливавшего чернотой стола.

— А вот и наш старый знакомый.

Я остановился перед игральным столиком у одной из стен. Но заинтересовал меня не стол, хотя он и был красив. На его блестящей поверхности стояла изысканная ост-индская суповая миска в бело-сине-золотых тонах. Она была украшена маленькими коронами с государственным гербом в лавровом венке. А в самом низу золотом было написано: «Грипсхольм».