Книга Битва за сердцееда: Версальский фронт, страница 73 – Натали Карамель

— Двигайтесь, — бросил один из стражников, подталкивая меня в спину.

Мы начали подниматься по винтовой лестнице. Каменные ступени были стерты посередине до вогнутой гладкости ногами бесчисленных заключенных и их тюремщиков. Они были скользкими от конденсата, и я то и дело оступалась, цепляясь руками за грубую, мокрую стену, чтобы не упасть. Мои тонкие башмаки промокли почти мгновенно, и холодный камень забирал последнее тепло.

Лестница была узкой и темной. Лишь редкие щелевидные окна, забранные такими же решетками, пропускали скупые лучи серого света, в которых кружились пылинки, похожие на пепел. С каждым витком, с каждым новым пролетом воздух становился все тяжелее и затхлее. Я задыхалась, но не от усталости, а от нарастающего ужаса. Мы поднимались все выше, и с каждой ступенькой рвалась последняя тонкая нить, связывающая меня с внешним миром, с надеждой, с жизнью.

Я думала о малыше. Каждый мой неверный шаг, каждый толчок в спину заставлял меня инстинктивно прижимать руки к животу, образуя слабый, ни на что не способный барьер между ним и этим беспощадным миром.

«Держись, — мысленно молила я его. — Пожалуйста, держись. Прости меня за это».

Наконец подъем прекратился. Мы стояли на маленькой площадке перед очередной дверью, еще более массивной и почерневшей от времени. Стражник с грохотом вставил ключ в замочную скважину, и скрежет железа по железу заставил меня вздрогнуть. Дверь со скрипом отворилась, и из проема пахнуло запахом старой пыли, мышей и отчаяния.

— Обживайтесь, ваше сиятельство, — буркнул он с издевкой в титуле, грубо вталкивая меня внутрь.

Дверь захлопнулась за моей спиной. Щелчок тяжелого замка, глухой стук засова прозвучали оглушительно громко, окончательно и бесповоротно. Это был звук, который навсегда отделил меня от всего, что я знала.

Я обернулась, медленно осматривая свое новое жилище. Круглая комната. Голые каменные стены, покрытые пятнами сырости и плесени, которые складывались в причудливые, пугающие узоры в слабом свете. Скудная узкая кровать с тонким, просевшим тюфяком, набитым, судя по запаху, прелым сеном, и одно грубое, колючее одеяло. Деревянный столик с огарком свечи в подсвечнике — моя единственная защита от надвигающейся тьмы. И в углу — деревянное ведро, назначение которого не требовало объяснений.

И окно. Одно-единственное узкое окно, больше похожее на бойницу, с толстой железной решеткой, в которую, казалось, вросли камни. Сквозь него лился тусклый, холодный свет, которого едва хватало, чтобы разглядеть собственную тень.

Меня била крупная дрожь, вызванная не только холодом. Я медленно подошла к окну и вцепилась пальцами в холодные, облезлые прутья решетки. Они были непоколебимы, как сама судьба. Отсюда, с самой вершины, был виден лишь клочок серого неба и бескрайнее море голых, промокших полей, уходящих к горизонту. Ни души. Ни признака жизни. Только ветер, завывавший в щелях и приносивший ледяное дыхание приближающейся зимы. Даже Версаля отсюда не было видно. Словно его никогда и не существовало.

Я осталась совсем одна. В каменном мешке, на вершине мира, который отверг меня. Я опустилась на колени на ледяной каменный пол, обхватив себя за плечи, и наконец позволила себе то, чего не позволяла все это время — тихо, безнадежно плакать от страха, бессилия и леденящего одиночества. Слезы были горячими на ледяной коже, но согреть они не могли. Они лишь оставляли на камне соленые следы, которые должны были высохнуть, как и любая надежда.