Книга Татьяна и Александр, страница 167 – Полина Саймонс

Он хотел поговорить с Пашей о власовцах, но не мог найти слов. Как выразить то, что никогда прежде миллион солдат не отворачивался от собственной армии, чтобы встать на сторону ненавистного врага на собственной земле, против своих людей. Шпионы – да, двойные агенты, предатели – да. Но миллион солдат?

– Паша, и о чем ты думал? – только и смог выдавить из себя Александр.

– О чем я думал? В каком смысле? Ты разве не слышал о том, что произошло на Украине, как Сталин оставил там своих людей на милость немцев?

– Я все это слышал, – устало ответил Александр. – Я в Красной армии с тридцать седьмого. Я слышал обо всем. Я знаю обо всем. Каждый декрет, каждый закон, каждый указ.

– А ты не знаешь, что наш великий вождь объявил взятие в плен преступлением против Родины?

– Конечно знаю. А семья военнопленного не получает хлеба.

– Верно. Но знай: собственный сын Сталина был взят в плен нацистами.

– Да.

– А когда Сталину доложили об этом, то, предвидя ожидаемый абсурдный конфликт, знаешь, что он сделал?

– Говорят, что он отрекся от своего сына, – сказал Александр, плотнее натягивая каску на уши.

– Так и есть. Я знаю от одного эсэсовца, что его отправили в концлагерь Заксенхаузен недалеко от Берлина и там он погиб в расстрельной яме.

– Да.

– Его сын! На что же мне тогда надеяться?

– Не на что, как и любому из нас, – ответил Александр, – кроме вот чего: Сталин не знает, кто мы такие. Это может нам помочь. Спасти нас.

– Он знает, кто я такой.

Александр опасался, что Сталин тоже может знать, кто он такой. Иностранный шпионаж в рядах офицеров. Он всматривался в лицо Паши:

– Все это вместе вкупе со всеми убитыми в тысяча девятьсот тридцать седьмом китайцами не может сравниться с боевыми действиями на стороне врага против собственного народа. По-моему, в армии это называется государственной изменой. Как думаешь, Паша, что с тобой сделают, если поймают?

Паше хотелось выразить свои эмоции жестами, он пытался ослабить веревки и вертел головой из стороны в сторону.

– То же самое, что сделали бы, вернись я к ним военнопленным, – наконец сказал он. – И не надо меня судить. Ты меня не знаешь. Ты не знаешь мою жизнь.

– Так расскажи о себе.

Александр придвинулся ближе. Они сидели рядом у одного дерева, спиной к молчащей линии фронта.

– Первой зимой сорок первого – сорок второго немцы отправили меня в лагерь в Минске. В лагере нас было шестьдесят тысяч, и им нечем было нас кормить, да они и не хотели. Нам не выдавали одежду, не лечили. А наши власти отказались от помощи Красного Креста. Нам не доставляли посылки с едой из дома, письма или одеяла. Ничего. Когда Гитлер спросил Сталина об обмене наших военнопленных на немецких, Сталин ответил, что не понимает, о чем говорит Гитлер, ибо уверен, что советских военнопленных не существует, поскольку ни один советский солдат, будучи патриотом, не стал бы сдаваться долбаным немцам, а потом добавил, что его не интересует одностороннее право на посылки для немцев. И Гитлер сказал, хорошо, нас это устраивает. В этом лагере нас было шестьдесят тысяч, а к концу зимы осталось одиннадцать тысяч. С таким количеством гораздо легче управиться, верно?

Александр молча кивнул.

– Весной я сбежал и отправился по рекам в сторону Украины, где меня вновь быстро схватили немцы, поместив на этот раз не в лагерь для военнопленных, а в трудовой лагерь. Я считал, что заставлять пленных работать незаконно, но, очевидно, с советскими солдатами и беженцами можно поступать как угодно. Этот трудовой лагерь был заполнен украинскими евреями, и скоро я заметил, что многие из них куда-то исчезают. Я не думал, что они сбегали, чтобы примкнуть к партизанскому движению. Я убедился в этом, когда нас, неевреев, заставляли летом сорок второго рыть огромные ямы, а затем засыпать тысячи тел землей. Я понимал, что в безопасности буду недолго. Я не считал, что немцы как-то особо симпатизируют русским. Они больше всего ненавидели евреев, но русские недалеко от них ушли, а красноармейцы, казалось, вызывают у них особую враждебность. Они хотели не просто убить нас, а уничтожить – сначала физически уничтожить, потом сломить наш дух, а затем предать огню. Я был сыт всем этим по горло и сбежал летом сорок второго. Я пробирался по сельской местности, лелея надежду добраться до Греции, когда меня задержала группа людей, воюющих под командованием Воронова, который сражался на стороне Русской освободительной армии Андрея Власова. Я выбрал свою судьбу и примкнул к ним.