Книга Счастье в огне, страница 57 – Мария Захарова

Именно теперь Варвара каждой своей клеточкой осознала, что война – это не только взрывы, бомбежки, постоянная угроза жизни. Война, распластавшая страшные стальные крылья над русской землей – война воистину народная. Потому что это – не только передовая, с ее смертью, не различающей взрослых и детей, женщин и мужчин, с разрушенными селами и городами, сожженными, искореженными полями. Потому что это – вдовы и сироты, это люди, искалеченные физически или морально, это адский труд в тылу, где практически не осталось мужчин, а всю работу взвалили на свои плечи женщины и дети, которым надо обеспечить своих воюющих мужчин едой, и одеждой, и оружием. И дождаться их, во что бы то ни стало, дождаться. А если дождаться не суждено, то выдержать, перебороть свою боль, научиться жить дальше. Война – это огромная общая боль всего народа. И теребит, и щемит, и терзает она каждое сердце, никого не оставляя в стороне.

Март уже заявлял о приходе весны первыми солнечными днями. Но зима никак еще не хотела выпустить землю из морозного плена и продолжала удерживать все живое в своих снежных объятиях. И все длиннее казались зимние дни в ожидании тепла, все мучительнее казалась изнуряющая работа, все ощутимее становилось наступление голода. Еды стало катастрофически не хватало еще раньше, зимой. И теперь люди, измученные недоеданием, тем не менее экономили каждую картофелину, каждое зернышко, зная, что надо как-то дожить до лета, до следующего урожая. Каждый надеялся, что в следующем году природа сжалится над измученным войной народом и не пошлет больше такой засухи, как прошлым летом. И вот теперь и без того скудные запасы подошли к концу. Давно уже перестали чистить картошку, бросая ее в суп, чтобы не пропало ни одной крошки. Да и было ли супом то, что состояло из воды и нескольких неочищенных картофелин, куда иногда добавлялась горстка крупы вперемежку с шелухой, вытряхнутая из складок мешка. Хлеб теперь делили не кусками, а четвертинками, а в муку добавляли растолченную кору, ободранную ребятишками в ближайшем лесу.

– Последние дни Таисия Петровна стала уходить из дома затемно, пока Варя еще спала, а когда девушка вставала, на столе на покрытом полотенцем блюдце оказывалось две хлебных четвертинки. Было понятно, что женщина, сама недоедающая, оставляет свою порцию. Но когда Варя попробовала спросить, почему хлеба оказывается больше, чем положено, в ответ прозвучал окрик:

– Отчитываться я перед тобой буду?! Ешь. И помалкивай.

И Варя ела, давясь слезами. Ела, потому что в ней жила еще одна жизнь, робко заявляющая о себе мягкими толчками. И эту жизнь нужно было сохранить во что бы то ни стало.

Но еще хуже, чем людям, приходилось скотине. Те крохи, которые еще оставались в колхозном амбаре от запасенных кормов, скармливались лошадям, которые все равно отощали так, что уже не в состоянии были работать. А коровам доставалась только солома, снимаемая с крыш, да и ту приходилось экономить. И голодная скотина целыми днями мычала и трубила, так что душа замирала от этого тоскливого, какого-то немощного крика.

Именно эту солому, сброшенную с крыши коровника, где теперь зияла дыра, Варя должна была перекидать на середину большого прохода, откуда ее разложат потом по кормушкам. Через дыру в потолке врывался ледяной ветер и у Варвары совершенно закоченели руки, к тому же немилосердно ломило поясницу. Девушка скинула очередную охапку соломы и присела на корточки, дуя на руки, пытаясь хоть немного отогреть окоченевшие пальцы. Солома совершенно скрыла ее маленькую фигурку от вошедших в коровник женщин. Зато Варя отчетливо услышала возглас одной из них: