Онлайн книга «Царствуй во мне»
|
– Да как сказать… Однако, признаюсь, был обескуражен таким разительным контрастом: в азиатских, как ты выражаешься, нехоженых далях встретить гулящую девку или попросту пьяную женщину на улице – скандал и небывальщина, не то что в наших городах. А тут «желтобилетные», не скрываясь, на публике ходят, знай, околоточных «отдаривают». – Моралист ты, однако. Шевцов, сам-то что? Видал я Илону – чудо как хороша! Надеюсь, ты сумел найти путь к ее сердцу? – И не думал. – Что же ты – избегаешь ее? Отчего? – Опасаюсь увлечь и увлечься. Безупречная девушка: завидная суженая кому-то достанется. Куда ж я со своим послужным списком. И – не свободен, ты же знаешь. – А это не условности, по-твоему? – Для меня нет. – Вот и разберись с тобой, когда у тебя все так запутано. – Что же премудрого: ин суд человеч, а ин – Божий. – Вот морока. Ну, хорошо. Предположим, репутация Илоны дальше «содержанки» не выйдет: у двух мужчин на содержании, даром что фамилию свою даровали. Однако если ты уж твердо вознамерился все по-честному разрешить: супруга твоя в адюльтере пребывает пятый год – чем не довод Синоду? – Плохо ты знаешь Илону. Будет думать – из жалости, ни за что не пойдет. – Докажи обратное! – В том-то и закавыка… Обратного состояться не может. – У тебя в прошлом случился трагический роман? – Дозволь умолчать. – И ты не дашь волю сердцу? – Не дам: права не имею. Предположим, полевому офицеру из Туркестанских степей кто ж цыганку принять запретит. И так на краю света служу, мне терять нечего. Но что я предложу ей, Дружной? Нежнейшей диве с чарующим голосом сирены следует блистать в столичной опере, а не обретаться в чуждых краях, не прозябать в постоянном ожидании прожаренного пеклом пыльного вояки. * * * Валериян Валерьевич расхаживал взад и вперед, стремясь сдержать обуревающие его гнев и досаду. – Вот я, старый пень, сперва и в голову не мог взять, чего это Станислав к нам дорожку проторил… А потом думал, сладят они, и к тому вроде шло. Ведь голова седа, а все к людям доверчив! Подлости различить не умею. А мы-то радехоньки ему, как своего привечали. И маменька его не противодействовали. Видно: чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало. – Отец, полно, слава Богу, Илона себя уберегла, девушка честная. – Да, но он-то, он! – Ну, Бог ему судья. Как она? – Сидит одна… Хоть бы поплакала. – Плохо. Впрочем, все перемелется, еще судьбе спасибо скажет. – Господь ее уберег! А не «судьба». – Да, разумеется; и молитвы твои. – Так как он сказал – «заповедано предками»? – Не распаляйся, отец. Уж сто раз говорено. – Валерий! Если на то пошло – при всем моем неприятии революционных безумств, коль скоро они необходимы для отмены сословий, я сам готов стать их адептом. Бедная девочка! * * * Казимеж Адамович Дубовицкий, военный врач, принимавший Шевцова, прописал ему крепкое снотворное. Памятуя ночные кошмары, которые уже один раз потревожили семью, тот с благодарностью принял рецепт. Господин Дубовицкий умел оценить цельность натуры туркестанского храбреца, о котором в свете ходили самые лестные разговоры. Он опрометчиво решился «попотчевать» рассказами азиатского героя своего близкого приятеля, Петра Бернгардовича Струве, – и пригласил обоих на обед. Пытливому Шевцову самому была любопытна личность господина Струве, в особенности идеологическая метаморфоза – превращение когда-то убежденного социал-демократа, стоявшего среди прочих революционеров у истоков создания РСДРП, в буржуазно-либерального консерватора, выдвигавшегося во вторую Государственную Думу адептом философского идеализма. |