Книга Царствуй во мне, страница 60 – Наталья Ратобор

Отступая, солдаты несли на шинели расстрелянного в упор командира, едва живого. Раскачиваясь при движении, Захар Анатольевич таращился в небо, не страшась дышащей в висок смерти. Единственная мысль металась у него в голове: отворилось доселе немое небо. Но не пробил еще последний час воина.

Штабс-капитан Томшин по ранению почти на полгода убыл из армии.

Позже товарищи сообщили ему, что две «Большие Берты» были повреждены ответным артиллерийским обстрелом русских. Что прагматичные немцы эвакуировали за линию огня все драгоценные сверхмощные пушки: чересчур затратно. А также, что Сосненские укрепления у противника отбили.

* * *

Порфирий Осипович с приятелем ехали в «Яр» отпраздновать выигранный процесс. Победа в суде располагала к отличному настроению.

Они заказали кабинет с цыганами. Затем их пути расходились: Порфирия Осиповича ожидало… Он даже зажмурился эдаким котом-мурлыкой. Мурашки по телу, от одной мысли. За немалую сумму ему обещали девицу дивной красоты. Трудами праведными он заслужил отдохновение от семейной жизни. Он ликовал в предвкушении, урча под нос жизнеутверждающую сороковую симфонию Моцарта.

Страстный любитель цыганского пения, теперь он не испытывал удовольствия: цыганки удручали воющими голосами. Он с нетерпением бросил лишнюю купюру, жестом отпустил хор. Выпил с приятелем еще шампанского для куражу – и удалился.

На входе в кабинет его окликнула юная дама под руку с расфранченным кавалером:

– Папа?! Ты что здесь делаешь?

Порфирий Осипович обомлел:

– Виктория… С этим сомнительным стихоплетом из площадных поэтов… Мы же тебе запретили! О, Боже!

– Я тебе говорила – пожалеешь!

Кавалер предпочел сбежать, а папаша с дочуркой принялись ожесточенно препираться. Разъяренный Порфирий Осипович, не медля, подозвал извозчика.

Они ничего не рассказали матери: вполне вероятно, что та не оценила бы анекдотичности казуса.

Мария Николаевна, старшая дочь убитого рабочего Чернышова, осмотрительно, с опаской ковыляла по улице – иначе не скажешь о передвижении по питерской гололедице, перемежающейся с мокрым снегом. В этом году зима заявилась еще в ноябре. Впереди постылый декабрь, а как уже надоели эти беспробудные тусклые будни. Скорее бы январский снегопад – чистый, легкий, светлый, освежающий душу и взор, с легким бодрящим морозцем и славным солнышком!

Марья Николаевна пребывала в дурном расположении духа: досадовала, тщетно ожидая предложения руки и сердца от Викентия Никифоровича, провизора аптечного отделения Aesculapius, что на Знаменской. Ведь он же, каверзник, и письма в букетики маргариток вкладывал; и синематографом прельщал, где бережно брал ее за руку в темных рядах; и чувствительные комплименты делал; и робко к ручке прикладывался, провожая. Только она разохотилась, увлекаясь и дозволяя простор воображению, – и нате вам: пропадает на месяц. Ну не коварны ли мужчины?

– Salut, Вареник! – приветствовала она младшую сестренку, встречавшую ее в прихожей с книгой, – физиологию зубришь? Смотри, зубы береги, не то сточишь к экзамену!

– Давно ли сама корпела над аптекарским справочником?

– Успела забыть, чессо слово. А все же напрасно ты школу бросила, выкрутились бы как-нибудь. Ребенок совсем, куда тебе больных таскать.

– Не «таскать», а лечить. Моют и перекладывают санитарки.