Книга Бандит Ноубл Солт, страница 132 – Эми Хармон

– Мистер Хьюго? Мне хотелось бы получить расписание гастролей, адреса концертных залов, все, что вы могли бы мне дать. Я не стану больше к вам обращаться, но, если мадам Туссейнт решит гастролировать без вашей помощи, независимо от Консерватории, эти сведения ей пригодятся.

– Все это здесь. – Мистер Хьюго передал ему папку, которую держал под мышкой. – Я все скопировал. Делайте с этим что хотите, но… Вам придется вести переговоры, не упоминая ни «Хьюго Продакшнз», ни Консерваторию Туссейнт.

Бутч кивнул, забрал папку и поблагодарил мистера Хьюго. Он и сам не знал, что делает, но не мог позволить, чтобы Джейн уехала с пустыми руками, без единого намека на план дальнейших действий.

– Гарри? – окликнул он.

Сандэнсу ничего не пришлось объяснять. Он дождался, когда Бутч вскочит в экипаж, захлопнул за ним дверцу, и уже в следующий миг они снова покатили по улице. Бутч обернулся и увидел, что несчастный мистер Хьюго, ссутулившись, так и стоит перед зданием мюзик-холла, и лишь его неприбранные волосы, словно прощаясь с Джейн, развеваются на ветру.

В Нью-Йорке стояло лето, сад Эммы казался оазисом, Огастес был счастлив, а Джейн Туссейнт впервые в жизни влюбилась.

Они с Ноублом молчали всю дорогу из Карнеги-холла. Ей нечего было сказать. Она не удивилась. Не огорчилась. Даже не испугалась.

Ноубл не успокаивал ее, не возмущался, не бушевал. Правда, он в ярости сорвал галстук и скинул пиджак. Он даже закатал рукава рубашки, будто готовился драться с несправедливостью, с которой столкнулась Джейн.

Но она ничего не чувствовала. Ей казалось, что мысли ее устремились куда-то вдаль, в прошлое, к началу времен. Она вспомнила день, когда прибыла в Консерваторию. И тот день, когда пела для королевы Виктории. Она пела для многих важных персон. Одни слушали ее благосклонно, другие восхищались, но она никогда не сомневалась, что способна петь, выступать на сцене, что ее голос проторит ей дорогу, что будут и новые концерты. А потом еще и еще. Потому что из этого состояла вся ее жизнь. Она пела – и этим жила.

Она пела всегда, каждый день. С тех самых пор, когда настоящая мадам Туссейнт, ее покровительница, остановилась перед ней, пока приютские дети послушно тянули песенку, приветствуя знатную даму, что удостоила их скромный приют своим посещением.

– Как тебя зовут, девочка? – спросила дама, не дожидаясь окончания номера.

– Джейн Бут, мэм.

Дама резко хлопнула в ладоши, останавливая жалобно пищавших детей:

– Прошу, милая, спой эту песню одна. Я хочу услышать, как ты поешь.

От удовольствия щеки Джейн залились румянцем, а пальцы сами собой сжались в кулачки. Она не стала ждать, чтобы ей подыграли на дребезжавшем пианино, – без музыки ее голос звучал куда лучше, – и решила не петь дальше о том, чтобы Господь хранил короля. Эта песня ей нравилась, но в ней ее голос звучал не так красиво, как в других, а она сразу почувствовала, что знатная дама может ее спасти, если только она хорошо споет.

Она спела «Pie Jesu», гимн, который запомнила, когда слушала хор мальчиков в Вестминстерском соборе. Она не знала, что значат слова, не знала даже, правильно ли она их произносила. Она выучила мелодию и повторяла словно летевшие к небесам строки, чувствуя, что в них кроются сила и красота, и желая обладать и тем и другим.