Книга Сомневающийся убийца, страница 134 – Цзюньлинь Чэнь

Каждый раз, подходя к главному входу в здание факультета права, я на мгновение останавливался и с благоговением смотрел на статую богини Фемиды. Греческая богиня закона и правопорядка левой рукой высоко поднимает весы, в правой сжимает меч, карающий зло. Весы впереди, меч позади как символ того, что, хотя и выступает за справедливость, Фемида отрицает ненужное насилие и предостерегает людей от вынесения необоснованного наказания под флагом справедливости. Ее глаза закрыты повязкой, потому что суд, вынося решение, должен исходить только из рациональных доводов и не принимать во внимание субъективные оценки, сформированные под влиянием органов чувств. Иными словами, порядок – это повязка, закрывающая глаза справедливости.

Все верно, процессуальная справедливость – отличительная черта совершенной законодательной системы государства, то, за что я боролся всю свою жизнь. Какая горькая насмешка…

Я сразу же отогнал мысль о мщении вне закона, стоило ей только промелькнуть в голове.

Убить Лян Го было бы несложно, но это значило бы сотворить зло во имя справедливости, а на такое я никогда не смог бы пойти. Каким бы честным ни был мотив, даже если общество приняло и разделило бы мои чувства… Но преступление есть преступление, ничто, даже самое рациональное и справедливое побуждение, не может стать оправданием для нарушения закона. Потому что, стоит только вступить на эту дорожу, мне придется отвергнуть, уничтожить все, во что я верю и ради чего живу. Зло карается законом, я не могу превратиться в убийцу, в демона, которого накажет высшее божество.

Но и забыть о мести, от лица жены и дочери простить их убийцу… Так поступить я тоже не мог.

У этого правового вопроса только один вариант ответа, и, какой ни выбери, – все будет неправильно, потому что каждый из них означает предательство своих идеалов.

Месть?

Прощение?

Такому испытанию подвергло меня божество.

Каждую минуту и каждую секунду я менял решение, метался меж двух крайностей, как больной расстройством множественной личности. Иногда в каком-то тумане я склонялся к одной стороне весов, и моментально аргументы другой стороны меня образумливали. Лабиринт парадокса, откуда нет выхода. Я угодил в порочный круг и не мог из него выбраться.

Самое ужасное то, что я больше не слышал Сяовань. На фотографии она больше не улыбалась, в глазах, казалось, скрыта обида, и это каждый раз, словно нож, ударяло мне по сердцу. Сколько раз во сне она приходила ко мне и холодно вопрошала: почему я не защитил ее, почему не позаботился о нашей дочери. Мне не хватало храбрости объясниться… Я просыпался в холодном поту, от страха не понимая, где нахожусь, и только пара алых глаз, пылающих негодованием, постоянно таращилась на меня.

За десять с лишним дней я внешне изменился до неузнаваемости. В зеркало на меня смотрело мертвецки бледное лицо с впалыми глазницами, волосы цвета черного шелка почти полностью поседели, и мне самому стало страшно, насколько я постарел. Каждый день я мучился раскалывающей головной болью, аппетит пропал, и я стремительно терял вес.

Дело было не только во внешности, колоссальные изменения произошли в моем сознании. Музыка Баха, до того напоминающая мне божественные мелодии, потеряла свое очарование и теперь казалась мне бесконечной какофонией. В гневе я закинул виниловый проигрыватель в угол и обходил его стороной. Даже во время уборки старался не подходить к тому месту, где он стоял.