Книга Художник из 50х, страница 139 – Сим Симович

За окном зажигались огни Москвы. Где-то в квартирах люди ужинали, смотрели спектакли, читали книги, влюблялись. Обычная человеческая жизнь, которую он теперь служил двумя способами — создавая инструкции для их безопасности и помогая создавать красоту для их душ.

И может быть, это и есть то самое служение народу, о котором говорил Берия. Не только портреты вождей и парадные полотна, но и скромная, незаметная работа, которая делает жизнь людей чуточку лучше и безопаснее.

Дома Гоги поужинал без аппетита — кусок хлеба с маслом и стакан чая. Тело требовало отдыха, но когда он лёг в постель, сон не шёл. Мысли путались, превращаясь в какую-то вязкую кашу. То всплывал образ Виктора Крида с его холодными глазами за авиаторскими очками, то лица товарищей из артели, то схематичные человечки с его плаката.

Он ворочался с боку на бок, считал овец, пытался расслабиться, но ничего не помогало. В голове не было чётких мыслей — только усталая каша из впечатлений прошедшего дня. Словно мозг работал на холостых оборотах, не в силах ни остановиться, ни сосредоточиться на чём-то конкретном.

Через час мучений Гоги сдался. Встал с кровати, прошёл к столу и достал из ящика пачку папирос — хороших, «Казбек», которые купил на прошлой неделе в расчёте на особый случай. Видимо, такой случай наступил.

Взял спички и вышел из квартиры. В коммунальном коридоре было тихо — соседи давно спали. На цыпочках прошёл к чёрному ходу, который вёл во двор через подсобные помещения.

Ночной воздух был прохладным и свежим после душной квартиры. Гоги присел на порог, прислонившись спиной к дверному косяку. Достал папиросу, чиркнул спичкой. Первая затяжка обожгла лёгкие приятным жжением.

Двор был погружён в полумрак, лишь кое-где мерцали жёлтые пятна света из окон. Большинство жильцов уже спало — завтра снова работа, снова заботы, снова бесконечный круговорот советских будней. А он сидит на пороге, как бездомный пёс, и курит в одиночестве.

Над головой светила луна — почти полная, щедрая, понимающая. Её серебристый свет превращал двор в какой-то сказочный мир. Мусорные баки становились таинственными замками, развешанное на верёвках бельё — призрачными флагами, качели на детской площадке — древними качелями для богов.

Гоги затянулся ещё раз и почувствовал, как напряжение понемногу отпускает. Луна смотрела на него без осуждения, без вопросов, без требований. Она видела всё — и его прежнюю жизнь инженером Алексеем Воронцовым, и нынешнюю странную судьбу художника Гогенцоллера. И молчала, как хороший друг, который понимает без слов.

Странно, но именно сейчас, в этой ночной тишине, он чувствовал себя более честным, чем днём. Днём приходилось играть роли — сотрудника секретного отдела, товарища по артели, соседа по коммуналке. А здесь, под луной, можно было просто быть собой. Уставшим человеком, который не знает, правильный ли путь выбрал.

Парироса медленно тлела между пальцев. Никуда не надо было спешить, ничего не надо было решать. Время как будто остановилось, и можно было просто существовать в этом моменте — он, луна, ночь, тишина.

Где-то вдалеке прошёл последний трамвай, звеня на стыках рельсов. Потом всё стихло. Только лёгкий ветерок шуршал листьями тополей во дворе да где-то мяукал кот.

Гоги вспомнил детство — те редкие моменты, когда удавалось убежать от взрослых дел и просто посидеть где-нибудь в укромном месте. Тогда тоже казалось, что весь мир принадлежит только ему, что время течёт по-другому, что можно думать о чём угодно или вообще ни о чём не думать.