Книга Художник из 50х, страница 68 – Сим Симович

— Интересно. — Берия прищурился. — А какую правду говорят ваши месяцы-воины?

— Что время — не простое течение дней. Что каждый миг надо завоёвывать. Что красота рождается в борьбе.

Лаврентий Павлович долго молчал, разглядывая иллюстрации. Затем снова налил чай — себе и гостю.

— Вы любопытный человек, товарищ Гогенцоллер. В вашей работе есть что-то… непривычное для советского искусства. Но при этом глубоко русское. Как это у вас получается?

Гоги медленно поставил чашку:

— Наверное, потому что Россия всегда была страной воинов. И русские сказки — не про принцесс в башнях, а про Ивана-царевича, который идёт сражаться с чудовищами.

Берия кивнул с пониманием:

— Да, мы не европейцы. У нас другая душа. Более… суровая.

Воронок остановился у знакомого барака ровно в полдень. Гоги вышел из машины с тем же спокойствием, с каким утром в неё садился, но внутри всё пело. Живой. Целый. И не просто помилованный — нужный.

Конвоиры проводили его до самой двери, как почётного гостя. Один даже приоткрыл фуражку на прощание.

— Всего доброго, товарищ Гогенцоллер.

— И вам того же, — ответил художник, переступив порог родного барака.

Дверь закрылась, воронок урчанием мотора растворился в дневном шуме Москвы, а Гоги остался стоять посреди пустой комнаты, словно не веря, что снова здесь.

Всё было на своих местах — самодельный мольберт у окна, сундук с художественными принадлежностями, узкая кровать с затёртым одеялом. На столе стояла нетронутая чашка от утреннего чая — он даже не успел её допить, когда пришли за ним.

Тишина окутала его неожиданно сладостным покоем. Впервые за долгие месяцы он был совершенно один — не слышал голосов соседей за тонкой стенкой, не чувствовал чужих взглядов, не должен был никому улыбаться или отвечать на вопросы.

Одиночество, которого он раньше избегал, теперь воспринималось как роскошь.

Гоги медленно разделся, повесил пиджак на гвоздь и сел на край кровати. За окном слышались далёкие голоса — где-то работали люди, жили своими заботами, но всё это было далеко, словно за стеклянной стеной.

«Живой», — подумал он и усмехнулся.

Воспоминания о встрече с Берией всплывали, как кадры киноплёнки. Кавказский чай с горьковатым послевкусием. Внимательные глаза, изучающие каждый мазок. «Товарищ Ван Гог». И главное — обещание следующего заказа.

Он достал из кармана записку, которую дал ему Лаврентий Павлович на прощание. «Иллюстрации к „Снежной королеве“. Срок — месяц. Тот же стиль, но более… оптимистично». Под текстом — печать и подпись.

Охранная грамота. Пропуск в будущее.

Где-то за стенкой послышались знакомые голоса — вернулись соседи. Скоро придёт Нина, будет спрашивать, что да как, захочет обнять, утешить, разделить радость. А он не готов ни к чему из этого. Пока не готов.

Гоги быстро лёг на кровать, натянул одеяло на голову и закрыл глаза. Притворился спящим — пусть думают, что он отдыхает после тяжёлого дня.

Усталость навалилась внезапно — не физическая, а эмоциональная. Словно он всё утро держал на плечах тяжёлую ношу, а теперь наконец смог её сбросить. Но вместе с ношей исчезло и напряжение, которое поддерживало его последние месяцы.

Солнце пробивалось сквозь одеяло тёплыми пятнами. Время текло медленно, размеренно, и в этом течении он наконец позволил себе расслабиться.