Книга Художник из 50х Том II, страница 113 – Сим Симович

Вспомнил корейские события. Тогда ему казалось, что он делает правильное дело — спасает людей от бессмысленной войны. А на самом деле просто играл в бога, решая за других, как им жить и умирать.

— Спаситель человечества, — пробормотал он, затягиваясь. — Герой. Гений стратегии.

А в результате? Крид отчитал его как нашкодившего школьника. Берия лишил любимого дела. И отправили сюда, в золотую клетку министерского кресла, где он медленно превращается в функцию.

Может, так и надо. Может, он заслужил именно такую судьбу — быть винтиком в государственной машине, обрабатывать бумаги и штамповать решения.

Гоги посмотрел на фотографию Ани в ящике стола. Светлые волосы, серые глаза, искренняя улыбка. Она верила в него тогда, в переделкинском саду. Слушала его мечты о новом искусстве, поддерживала его планы изменить мир.

А теперь сидит на заброшенном маяке и смотрит на звезды. Одна. Без него.

— Может, и правильно делает, — вслух сказал Гоги, глядя на фотографию. — Зачем ей министр, который забыл, что такое настоящее искусство?

Он закрыл ящик, откинулся в кресле. За стеной слышались шаги охраны — смена караула. Жизнь продолжалась, мир вращался, а он сидел здесь и жалел себя.

Жалкое зрелище — влиятельный человек, который боится собственной тени. У него есть все — власть, деньги, возможности. Может организовать любую встречу, решить любую проблему, воплотить любую идею.

Но не может заставить себя взять кисть и нарисовать простую картину. Не может написать искреннее письмо дорогому человеку. Не может остаться самим собой в мире, который требует от него быть кем-то другим.

— Художник, — усмехнулся он, затягиваясь сигаретой. — Какой из меня художник? Бюрократ в дорогом костюме, который ностальгирует по прошлому.

Гоги встал, подошел к сейфу, достал папку с корейскими набросками. Просмотрел рисунки — мехи в бою, разрушенные американские базы, портреты солдат. Техника была безупречной, но где душа? Где то тепло, которое раньше согревало его работы?

Там были только холодная эффективность и расчетливое мастерство. Как и во всем, что он делал теперь.

— Мастер, — пробормотал он, листая рисунки. — Профессионал высокого класса. И полный ноль как человек.

Может, Карим был прав вчера, читая эстонские стихи. Может, он действительно заперся в золотой клетке и забыл о небе за прутьями.

Но как выбраться? Как найти дорогу назад к самому себе, когда впереди маячат планы, отчеты, совещания, а сзади остались только воспоминания о том времени, когда он был счастлив?

Гоги закрыл папку, вернул в сейф. Докурил сигарету, посмотрел на часы — половина десятого вечера. Дома его никто не ждет. В мастерской пылятся нетронутые холсты. А здесь, в кабинете, лежат бумаги, которые можно перебирать до утра.

Выбор очевиден. И это самое страшное — что выбор действительно очевиден. Работа стала наркотиком, способом не думать о главном.

— Трус, — сказал он своему отражению в окне. — Обыкновенный трус, который прячется за должностными обязанностями от собственной жизни.

Отражение согласно кивнуло и растворилось в ночной темноте.

Гоги просидел в кабинете до трех ночи, куря одну сигарету за другой. Пепельница давно переполнилась, дым застоял в воздухе, но он продолжал курить, думать, мучиться. К утру решение созрело само собой — как абсцесс, который наконец прорвался.