Книга Художник из 50х Том II, страница 112 – Сим Симович

Почему она уехала так далеко? От чего бежала? И было ли это связано с ним, с их прошлыми отношениями?

Гоги встал, снова подошел к окну. Москва шумела и жила своей жизнью, а где-то далеко на севере его Аня встречала рассветы в одиночестве, считала звезды и слушала шум волн.

Он мог послать телеграмму. Мог организовать командировку в Карелию под служебным предлогом. Мог использовать все свои министерские полномочия, чтобы увидеть ее снова.

Но имел ли право? После всего, что произошло, после того человека, которым он стал, имел ли право вторгаться в ее уединение?

Гоги вернулся к столу, достал чистый лист бумаги. Начал писать письмо, но остановился на первых словах. Что можно сказать девушке, которая предпочла одиночество на краю света общению с бывшими друзьями?

«Дорогая Аня…» — написал он и отложил ручку.

Слишком много вопросов, слишком мало ответов. А главный вопрос звучал в душе особенно болезненно: если бы не власть, не должность, не министерское кресло — искал бы он ее? Или она стала важна только потому, что была недоступна?

За окном медленно опускались сумерки. Где-то на севере Аня, возможно, зажигала огонь маяка, встречая наступающую ночь. А он сидел в теплом кабинете и думал о том, что власть над культурой страны не может заменить простого человеческого счастья.

Письмо так и осталось ненаписанным.

Гоги сидел в своем кресле, медленно затягиваясь «Честерфилдом». Дым поднимался к потолку неровными кольцами, рассеиваясь в неподвижном воздухе кабинета. За окном уже стемнело, но он не включал свет — полумрак больше соответствовал его настроению.

На столе лежало недописанное письмо. Два слова — «Дорогая Аня…» — и дальше пустота. Что можно написать девушке, которая сбежала на край света, возможно, именно от него?

Гоги затянулся еще раз, посмотрел на свое отражение в темном стекле окна. Незнакомый человек смотрел на него — в дорогом костюме, с усталым лицом, с глазами, в которых не было прежнего огня. Когда он успел так измениться?

— Министр культуры, — пробормотал он себе под нос, стряхивая пепел в хрустальную пепельницу. — Влиятельный человек. Власть над миллионами умов.

И что? Аня все равно предпочла одиночество на заброшенном маяке. Николь исчезла из его жизни без объяснений. Даже простая Нина из барака не отвечала на письма.

Может, дело не в обстоятельствах. Может, дело в нем самом.

Гоги встал, прошелся по кабинету с сигаретой в руке. Вспомнил того человека, которым был еще полгода назад — голодного художника в потрепанной одежде, который рисовал от души и верил, что искусство может изменить мир.

Тот человек был наивен, романтичен, порой смешон в своих иллюзиях. Но он был живым. А что осталось от него сейчас?

— Эффективный администратор, — усмехнулся Гоги горько. — Грамотный управленец. Ценный кадр.

Он подошел к мольберту в углу, провел рукой по запыленному холсту. Когда последний раз держал кисть? Не считая вчерашнего получасового порыва после разговора с Каримом.

Раньше он мог рисовать часами, забывая о еде и сне. Каждый штрих был открытием, каждый цвет — откровением. А теперь? Теперь искусство стало для него статистикой — тиражи, бюджеты, планы производства.

Гоги вернулся к столу, докурил сигарету, сразу достал новую. Руки слегка дрожали — не от никотина, а от злости на самого себя.