Книга Земля воров, страница 130 – Карина Халле

С другой стороны, они мне безразличны.

— Ты не спишь? — тихо спрашивает Андор.

Я прочищаю горло.

— Нет, — шепчу я.

— Можно мне войти?

Обычно я прошу его уйти. Или позволяю остаться на несколько минут, пока он пытается поговорить со мной, пытается достучаться до меня сквозь мое горе, ищет ту, кем я была до того, как все это произошло. Он не может найти ее. Я тоже.

Но сегодня, когда холодная, холодная луна заглядывает в комнату, делая тени резче и освещая мою боль, я не хочу прогонять Андора. Сегодня я не хочу быть одна. Я хочу забыть.

— Да, — говорю я, и он тихо закрывает за собой дверь. Я двигаюсь на кровати, чтобы освободить ему место, и смотрю, как он пересекает комнату, его высокое мускулистое тело движется с такой грацией, что у меня замирает сердце. Забавно, что мое тело все еще способно испытывать похоть, желание, физическую потребность, даже когда внутри все разрывается на части.

Леми поднимает голову, и Андор наклоняется, чтобы погладить пса, почесать его за ушами.

— Будь хорошим мальчиком и дай нам побыть наедине, — говорит он.

Леми понимает. В мгновение ока он перемещается на балкон и садится спиной к нам.

Андор тихо смеется.

— Он ужасно тактичный, не так ли?

Я улыбаюсь, совсем чуть-чуть, но этого достаточно, чтобы он заметил. Его выражение лица смягчается, когда он садится на край кровати и смотрит на меня влажными глазами.

— Это первая улыбка за долгое время.

Инстинктивно я снова нахмуриваюсь. Он тянется и проводит большим пальцем по моим губам.

— Все в порядке, — говорит он. — Ты имеешь право почувствовать немного радости. Это не стирает всего остального. — Он проводит пальцами по моей щеке, убирая со лба пряди растрепанных волос.

— Я знаю, каково это. То, через что ты проходишь.

— У наших семей нет ничего общего, — удается мне сказать.

— Возможно, это так, но смерть приходит за всеми нами. Ты потеряла гораздо больше, чем я, Бринла, больше, чем я могу себе представить. У меня была привилегированная жизнь, которой у тебя никогда не было. У тебя была жизнь, полная боли, во всех смыслах этого слова. — Он делает паузу, тяжело вздыхая. — Но я знаю, каково это — быть поглощенным горем и печалью, которые пожирают тебя изнутри, словно голодный зверь. Это становится чем-то физическим, чем-то реальным, тем, с чем ты чувствуешь, что должна бороться, потому что, если сдашься, если уступишь… ты сомневаешься, что сможешь когда-нибудь обрести себя снова. Но ты сделаешь это, лавандовая девочка. Я обещаю тебе. Ты найдешь себя и выберешься, и все начнется с этой улыбки. Все начнется с того, что ты позволишь себе увидеть свет в конце тоннеля, даже когда ты не можешь представить ничего, кроме тьмы.

Серьезность его слов каким-то образом проникает в меня, удерживает в реальности. Я уже бывала в той тьме, о которой он говорит. Сначала отец, потом мать. У Дочерей безмолвия скорбь была неуместна. Я была так сосредоточена на том, чтобы просто выжить в монастыре, что у меня не оставалось времени, чтобы размышлять, что потеряла, и все еще блуждала в темноте.

На самом деле, я думаю, что слонялась неприкаянной, пока не встретила его.

На короткое время, несмотря на мой страх перед Колбеками и обстоятельствами моего пребывания здесь, у меня действительно появилась надежда на лучшую жизнь. Впервые в жизни у меня появилась надежда.