Книга Ведьма и столичный инквизитор, страница 40 – Анна Кайзер

Я вскочил в седло. Тея стояла, глядя мне вслед, ее лицо было непроницаемым, но в глазах бушевала буря – гнев, возмущение и что-то еще… что-то, что заставляло мое сердце биться чуть чаще. Эта девчонка была как дикий лесной пожар – непредсказуемая, опасная и завораживающая.

Мне хотелось увидеть не только гнев, возмущение, но и крохотную толику понимания. Нельзя протягивать руку помощи одним людям и смотреть сквозь пальцы на покушение против человеческой жизни других. Хочется знать, думает ли Теяна так же. Смог ли я ее убедить? Но она все равно не признается, что была не права.

И черт возьми, почему каждый раз, сталкиваясь с травницей, я чувствую себя не всесильным инквизитором, а участником какого-то абсурдного представления?

Теяна

Воздух в доме Эльды всегда был другим. Не пропитанный влажной сыростью леса и острыми ароматами моих трав, а теплый, сладковатый от воска свечей. Это был дом, дышавший уютом и семейной жизнью, но сейчас, увы, все в нем сотрясалось от рыданий моей подруги. Я заглянула к ней, надеясь спрятаться от очередного дождя, что обрушило капризное лето на Эдернию. А также на чашку душистого чая и легкую болтовню, чтобы отогнать тревожные мысли о пропавшем Ларсе и темном амулете. Вместо этого меня встретили сдавленные всхлипы, доносившиеся из ее комнаты.

Дом, небогатый, но крепкий и ухоженный, казался гнездышком. Каменный низ хранил прохладу, деревянный верх, щедро увитый хмелем, грелся на солнце. В сенях пахло сладковатой вязью сушеных яблочных долек, развешанных под потолком. Я толкнула скрипучую дверь, и волна тепла и знакомых запахов обняла меня. Главная комната купалась в золотистом свете, пробивавшемся сквозь занавески с синими вышитыми васильками.

Повсюду царило рукоделие матери Эльды: подушки на широкой лавке у массивной печи пестрели цветочными узорами. На полках, между парой дорогих фарфоровых чашек – семейной реликвии – теснились глиняные свистульки и деревянные игрушки.

У самого теплого места у печи, на потертом, но чистом половике, игрался Торн, младший брат Эльды. Мальчуган лет шести, с лицом, еще не до конца оправившимся от прошлогодней лихорадки (той самой, что лекари в отличие от меня сочли безнадежной). Его большие, синие, как у сестры, глаза то и дело тревожно скользили по кровати, где подруга лежала, уткнувшись лицом в вышитую подушку.

— Т-Тея! Ты пришла! — Торн вскочил так резко, что его башня из кубиков пошатнулась, но выстояла. Он бросился ко мне, маленькая теплая ладошка вцепилась в мою юбку. — Эльда плачет. Очень громко, — прошептал он, задирая кудрявую головку. В детских глазах стоял немой вопрос и искреннее беспомощное сочувствие.

Потом, внезапно набравшись храбрости, мальчишка выпрямился, надув щеки:

— Но я совсем не понимаю почему. Никто ее не обижал. — Он ткнул пухлым пальцем в сторону сестры, его лицо было серьезным, как у маленького рыцаря, давшего обет.

— Здравствуй, великий строитель, — сказала я тихо, поглаживая его вихры. — Пока иди, дострой свою могучую башню до небес. А я попробую выяснить, какая муха укусила твою сестрицу. Узнаю, что у нее случилось.

Обыкновенная картина. Честно говоря, муха обычно оказывалась разочаровавшим кавалером. Учитывая скоропалительность решений и дурной вкус подруги я была практически уверена, что иду в очередной раз слушать все те же слезы по разбитой любви. «Возможно самой последней в ее жизни».