Книга Освобождение, страница 37 – Кери Лейк

Остановившись у входа в больницу, я тушу сигарету и сажусь на скамейку, чтобы помассировать ноющие ноги. К счастью, после работы мне не придется ехать на метро. Почти каждый вечер меня подвозит домой моя коллега Клара. Взамен я плачу за бензин и время от времени угощаю своим знаменитым шоколадным печеньем, которому она, похоже, рада больше, чем деньгам.

В краткий миг покоя я думаю об отце Дэймоне. Смею сказать, что после событий прошлого вечера я совершенно по-новому взглянула на этого мужчину, которого считала несколько мрачным и молчаливым, но до невозможности добродетельным. Я и представить себе не могла, что такой человек, священник, может быть опасным, да еще и беспощадным. Словно сюжет какой-то безумной книги. Замкнутый и запретный пастор, который вовсе не так холоден и непогрешим, как ему хотелось бы казаться.

Еще неделю назад мне казалось, что у него большие проблемы со стояком, но судя по сегодняшней выпуклости у него в брюках, слова «большой» и «стояк» как раз очень подходят этому мужчине. И этот мужчина, обрекает себя на такое внутреннее напряжение и самоограничение? Он, наверное, часами держался бы на одном адреналине, в поту наслаждаясь своим тяжким трудом.

Не то, что Кэлвин, который дрочит и не выносит ощущения чужого пота у себя на коже, или запаха секса. Он из тех термофобов, которые, наверное, наденут зубную каппу, если решат хоть раз в жизни сделать что-то бескорыстное, например, кунилингус. От этой мысли мои губы дергаются в улыбке. (Гермофоб — человек, панически боящийся микробов — Прим. пер.)

Нахмурившись, я прогоняю мысли о Кэлвине и направляюсь в больницу, на этаж, где лежит моя бабушка. Завтра или послезавтра ее должны перевезти обратно в дом престарелых, поэтому я хочу убедиться, что для ее выписки все готово.

Обойдя у нее в палате разделительную занавеску, я резко останавливаюсь, и у меня замирает сердце.

На стуле рядом со спящей бабушкой сидит Кэлвин. Он улыбается и, прижав к губам палец, велит мне не шуметь.

Снова бросив взгляд на mamie, я пытаюсь уловить движение ее груди, чтобы убедиться, что она еще дышит, затем оглядываюсь по сторонам в поисках любых признаков того, что он как-то ей навредил.

— Что ты здесь делаешь? — сквозь зубы шепчу я, не сводя глаз с ее хрупкой, проглядывающейся из-под тонкого одеяла фигурки.

Встав со стула, он останавливается рядом со мной, и его близость вызывает у меня отвращение.

— Давай поговорим снаружи, любовь моя.

Напрягшись всем телом, я выхожу с ним из палаты, и он прижимает меня к стене, положив ладонь рядом с моей головой.

— Где ты была весь день? — глазами бездушного голубого оттенка он буравит меня насквозь, словно бросая мне вызов, рискну ли я солгать.

— В церкви.

Его глаза вспыхивают, как всегда, когда он сдерживает желание дать мне пощечину. Этот взгляд я видела чаще, чем готова признать.

— В церкви, — эхом отзывается он. — С каких это пор шлюхи ходят в церковь?

Окинув взглядом коридор, я вижу, что никто из занятого медицинского персонала, что суетится вокруг сестринского поста и входит и выходит из палат, никто из них не обращает на нас никакого внимания.

— Моя бабушка хочет покаяться в своих грехах. Я встречалась со священником.

— Какой он был? Молодой? Старый? — от пропитавшего его дыхание затхлого запаха жевательного табака, мне хочется дать ему отпор.