Книга Прятки в облаках, страница 128 – Тата Алатова

Сделав несколько заполошных вздохов, Маша машинально пробормотала: «свети-свети ясно, да чтоб не погасло», и тусклый огонек — да когда же у нее получится ярче — появился где-то сверху.

Маша оглянулась и не поверила своим глазам: она находилась вовсе не в шкафу, а в небольшой полукруглой комнате без окон. Здесь был важный диван с выпуклой спинкой, на котором валялось несколько темных дымовских водолазок. Здесь было несколько полок с книгами и рабочий стол, заваленный бумагами.

А еще — пушистый изумрудный ковер и множество картин на стенах. Репродукции Кандинского, на которых образы будто сами собой перетекали в слова.

Остро чувствуя, что лезет не в свое дело, Маша подошла к столу и села в кресло перед ним, включила настольную лампу с символическим зеленым абажуром. Перебрала несколько листов, исписанных мелко-заковыристым почерком с острыми краями букв. Надолго зависла над этим почерком, мама когда-то учила ее азам графологии. Выходило, что Дымов был замкнутым, неуверенным в себе человеком, впрочем, ничего нового.

Потом в путанице вариантов и зачеркнутых предложений она разобрала черновики наговоров. Ба! Да это же святая святых каждого словесника, как это ее только впустили сюда.

Тут бы ей и отойти от стола, но вместо этого Маша принялась читать. Нет, ей не хотелось украсть чужие идеи, куда большее ее интересовало, как мыслит Дымов, какую структуру он придает своим неразборчивым бормотаниям. Она вспомнила давнишний спор на общажной кухне, где Катя Картышева топила за емкость и экспрессию, а Лиза-Дымов — за плавность и легкость.

Но простота всегда дороже сложности, и для создания незамысловатых, легко запоминающихся бормоталок требуется куда больше опыта и сил, чем для «Взъярись, высь, несись вскачь».

Вот к этой простоте Дымов и стремился, снова и снова рифмуя смыслы на манер детских потешек.

— Ох, Сергей Сергеевич, — пробормотала Маша с нежностью, — а вы так и остались мальчишкой с большими амбициями.

Как он там, в прошлом ей сказал? «Я собираюсь стать великим словесником, миллионером и знаменитостью».

Хорошо, что преподавательская деятельность не убила в нем это желание. Кажется, Дымов стремился издать учебник простейших наговоров для начальных классов и тех, кто не дружит со словами.

— Рябова, вы же понимаете, что теперь мне придется вас убить, — раздалось над ее головой, и она поняла, что увлеклась и прохлопала появление хозяина комнаты.

— А что это вы приличных девушек в шкаф пихаете, — проворчала Маша, аккуратно складывая листы в стопку. — Что у вас тут? Берлога? Нора? Гнездо?

Дымов, явно смутившись, забрал у нее стопку и торопливо сунул в ящик стола.

— Просто комната отдыха, — пробормотал он, — по наследству от прежнего словесника досталась…

— Сергей Сергеевич, — вкрадчиво позвала она, — вы бы перестали увиливать. Что это вообще такое было?

Он так и замер, опираясь об стол и чуть склонившись. Его плечо было совсем рядом с Машиной щекой, и, повернувшись, она вдруг разглядела, какие у Дымова длинные темные ресницы — глаз-то он не поднимал. И профиль красивый.

— Так ведь Наум Абдуллович приходил, — проговорил Дымов. — Я его всегда узнаю… он стучится так своеобразно, как будто университетский гимн отбивает.

— И?

— И я запаниковал.

— Почему?

О, Маша начинала догадываться — почему. Но это ей самой показалось так смело, так двусмысленно, что она не осмеливалась даже мысленно придать своим подозрениям определенность.