Книга Прятки в облаках, страница 97 – Тата Алатова

— Сахаров, ты с дуба рухнул? — совершенно сокрушенная, спросила его Маша. — Давай просто сделаем вид, что ничего не было.

— Ты что! — испугался он. — Твоя мама обещала, что у нас с тобой будут идеальные дети. Разве можно просто взять и забыть об этом? Ну вот представь, сейчас мы пойдем на поводу у эмоций, а потом у тебя с кем-то родится ребенок, который начнет плохо учиться или, например, покатится по наклонной. И ты будешь бегать по детским комнатам полиции и плакать: ах, почему я не рожала от Сахарова! Всё ведь могло быть иначе! Мы не можем так поступить с будущим потомством, Рябова, это безответственно.

— Феденька, нам по девятнадцать, — пролепетала она. — Какие дети, какая ответственность?

— Я все рассчитал. До диплома мы налаживаем друг с другом контакт, потом…

— Нет, — собравшись с духом, отказалась Маша.

— Нет? — поразился Федя. — Зачем тогда ты вообще мне об этом рассказала? Чтобы я всю жизнь смотрел на моих детей и гадал, какими они могли бы быть? Это так мерзко с твоей стороны, Рябова, что я прямо сейчас снова бы превратил тебя в кого-нибудь гадкого, если бы не боялся ректоршу.

— Я случайно. Там была утечка правды, ты же помнишь.

— Нельзя случайно говорить людям такое! Это должно быть запрещено законодательно! — он опять так сильно разозлился, что Маша изрядно струхнула.

— Прости, — не зная, что еще сказать, произнесла она.

— То есть я просто так потерял год у Циркуля? Для того чтобы ты сказала мне «прости, Феденька»? Знаешь что, Рябова, теперь меня вообще не удивляет, что тебя хотят убить. Это так закономерно, так закономерно!

Он развернулся и пошел к аудиториям. А Маша стояла в рассеянных утренних лучах и чувствовала себя самой великой неудачницей в мире.

***

— Мне нужно хоть что-то хорошее, — пожаловалась она в столовке Андрюше Грекову. — Любое хорошее, иначе пучины отчаяния поглотят меня с головой.

— Ты преувеличиваешь, — беззаботно отозвался он, энергично поглощая гречку с котлетой. — Это просто осень, сезонная хандра.

— У меня есть для тебя хорошее, детка, — Власов, как всегда, возник из ниоткуда и с лету включился в беседу: — Не вешай нос, Маруся, смотри, что я тебе принес.

И он поставил на стол игрушечного щелкунчика.

— Сомнительная радость, — оценила Маша, — и что это вообще значит? И где Плугов?

— Помогает Зиночке собрать оленя заново, — отрапортовал Власов и сел рядом с Машей, бухнув на стол поднос с тремя бутербродами, жареной картошкой и стаканом томатного сока. — А это, душа моя, прототип голема. Мы говорили тебе об этом, давай, шевели мозгами.

— Щелкунчик? — скептически уточнила она.

Андрюша, как всегда при виде кого-то из менталистов-неразлучников, скуксился и уткнулся носом в телефон.

— Давай сюда палец.

— Опять колоть? — огорчилась она. — Да что ж это такое! На меня будто кто-то новое ведро неприятностей опрокинул.

— На проклятия проверялась? — Власов ткнул иголкой в палец Маруси, капнул кровь на голову щелкунчика, и тот вдруг громко лязгнул челюстью, будто был выполнен из металла, а не из дерева. Игрушечные глаза загорелись алым, солдатик промаршировал по столу ближе к Андрюше и пропищал смешным тонким голоском:

— Ты хочешь убить Рябову?

Уронив от неожиданности вилку, Андрюша поднял глаза от телефона и ошарашенно посмотрел на щелкунчика. Потом перевел взгляд на Власова: