Книга Тетушка против, страница 171 – Тата Алатова

Дыхание перехватило, рука в поисках опоры слепо нашарила косяк.

Впервые он увидел Пруденс такой: без многослойных юбок, тугого корсета, плотной темной ткани, прячущей ее едва не целиком. Только простой белый лен, мягко драпирующий тело. Ровный свет кристалла очерчивал линию прямой сильной спины, переходящую в плавный изгиб пышных бедер, круглое плечо с белоснежной кожей — ворот сорочки оказался развязан и съехал вниз. Подол сбился, обнажая беззащитную щиколотку.

Возможно, он мог провести вечность, пожирая глазами эту доступность, возможно, он не продержался бы и минуты, припав губами к ложбинке под шеей. Но тут его взгляд поднялся к отрешенному лицу, и в Рауля будто меч вонзили: по бледным щекам Пруденс лились безмолвные горькие слезы. Вожделение тут же улетучилось, уступив место глубинному страху: что могло заставить ее так плакать? Он видел эту женщину в самых сложных для нее ситуациях, когда племянница ранила ее снова и снова, но даже тогда она не горевала так сильно.

— Пруденс? — тихо спросил Рауль, входя в комнату. — Что такое, милая?

Она продолжала беспокойными пальцами гладить кружево, опустив голову и незряче глядя перед собой.

— Мой муж умер, — проговорила тихо и скорбно.

Меч в груди Рауля провернулся, причиняя новые мучения. Он зажмурился, переживая ослепительную вспышку боли, и спросил как можно мягче:

— Но ведь не сегодня?

— Прошли годы, — отрешенно подтвердила она, — и еще годы. Я потратила десятилетия, перебирая кружева, которые он мне подарил. Они пропитаны моими слезами.

— Вот эти самые кружева? — нахмурился Рауль. — Каким же образом…

И осекся, привлеченный слабым сиянием, исходящим из сундука. Как будто и правда голубовато-хрустальные слезинки сверкали над изящным плетением.

— И как же вы овдовели? — спросил настороженно.

— После тридцати лет счастливого брака Филипп просто не проснулся одним страшным утром. И моя жизнь разбилась вдребезги.

— Тридцать лет счастливого брака… — повторил он хмуро. — Пруденс, милая, а давайте закроем этот сундук.

— Не смейте, — она в испуге распахнула глаза. — Глупый мальчишка, как вам только не совестно шлендрать по моему дому в шлафроке!

— Тише, тише, вы всех перебудите, — он встал на колени по другую сторону сундука, коснулся рукой ледяной щеки. — Пруденс, вы ведь узнаете меня?

Она нахмурилась, но по крайней мере больше не повышала голос. Взирала с сомнением, прикрывала руками кружева, не позволяя к ним прикоснуться. Рауль изо всех сил не смотрел на ложбинку груди, чертова сорочка теперь сползла по-новому, решив наверняка лишить его рассудка.

— Пруденс, — снова позвал он, настойчиво пробиваясь сквозь морок, — может, теперь это вы пытаетесь увильнуть от нашего венчания? Вот и суете мне под нос какого-то Филиппа, лишь бы вывести меня из терпения. Я ведь чуть не рехнулся этим утром от ревности!

Казалось, будто молния расчертила ярким всполохом туман.

— Я не из тех женщин, кто увиливает, — яростно уведомила она.

— Ну тогда уберите руки от сундука, — негромко, но властно велел он, надеясь воспользоваться кратким возвращением настоящей хозяйки этого тела.

«Не думать о теле, не думать, не думать».

Да это же просто пытка какая-то!

И Пруденс — его верная, надежная Пруденс — послушалась. Она неохотно и явно с трудом оторвалась от кружев, отодвинулась, слезы снова полились, но Рауль поспешно захлопнул крышку, вскочил на ноги, рванул сундук на себя и вместе с ним быстро помчался к выходу, поскальзываясь в бархатных шлепанцах. Длинные полы его шлафрока путались в ногах, мешая движению, особенно вниз по лестнице.