Книга Хозяйка заброшенного поместья, страница 51 – Наталья Шнейдер

Работница сидела на лавке, кутаясь в платок. Придется и здесь окна конопатить…

Холсты Дуня взяла чуть ли не с благоговением. Поклонилась, благодаря меня за доброту.

— Хватит, — оборвала я ее. Чувствовала себя ужасно неловко. Какая я барыня, в конце концов, такая же деревенская девка, как она! — Управишься за сегодня с сарафаном и передником?

— Конечно, барыня, там и делать нечего, если не расшивать.

— Разошьешь уж потом как-нибудь, — решила я.

Она снова поклонилась, а когда я выходила из девичьей, погладила валенки, будто какую-то драгоценность.

— А что, у нее семья совсем бедная? — полюбопытствовала я, вернувшись на свою половину дома.

— Когда-то хорошо жили, — вздохнула Марья. — Да только как отца медведь заломал, худо стало. Мать-то у нее работящая, и сестры, да что толку, если девки одни в семье.

— А дядя? Который на зиму в город ходит?

— Так у того своих семеро по лавкам скачет, где тут за чужой семьей приглядывать. Помогает иногда чем может… Ты не думай, касаточка, — спохватилась она. — Я не из жалости ее позвала. Девка она работящая, справная, толк будет. А там поглядишь, может, и оставишь ее. Если сама теперь станешь жить, работники-то в доме понадобятся, да хоть горничная та же.

Я не стала ни соглашаться, ни спорить: жалость — плохой советчик. Рано пока еще что-то решать. Пока надо сделать так, чтобы работница моя жила в человеческих условиях. Я взяла в отцовской спальне жаровню, пробежавшись по комнатам, собрала туда угли из всех печей. Подкинула дров — так же, немного, чтобы печи, долго стоявшие без дела, прогревались медленно и равномерно, а заодно и сохла замазка.

Когда я внесла жаровню в девичью, Дуня рассыпалась в благодарностях. Видно было — она не привыкла, чтобы о ней заботились. Когда же я занялась окном, чуть не за руки стала меня хватать, убеждая, что она сама со всем справится. Я не стала спорить: оставила ей и ветошь, и остатки замазки и мыла, велев сперва сделать девичью пригодной для жилья, а потом заняться шитьем. И перед тем, как начать шить, пусть у Марьи свечу возьмет, глаза не портит.

Дуня заверила меня, что так и поступит. Робко спросила позволения сперва домыть посуду, дескать, Марья сердиться будет, что дела стоят. Похоже, до нее так и не дошел смысл моих требований. Пришлось повторить про грязь и запрет появляться в кухне в испачканной одежде.

— Тогда вы позволите мне старое постирать, как новое дошью? — спросила она. — В прачечной у печи бы высохло. А воды я натаскаю.

Конечно, я позволила. Потом пришлось под неумолчные причитания Марьи — дескать, где это видано, чтобы барыня полы мыла, когда девка в доме есть — прибраться на кухне и перемыть посуду. Заодно подтерла пол и в галерее.

За это время на печи растопился воск. Поразмыслив немного, я вытащила его и остальные компоненты будущей пропитки в галерею. Скипидар горюч и воняет, да и олифа воздух не ароматизирует.

По-хорошему, следовало бы промазывать ткань пропиткой с помощью кисти, а потом как следует продуть феном, чтобы пропитка впиталась. Но фен мне взять было неоткуда, а бежать за кистью в сарай — лень, так что я взяла вместо нее кусок ветоши. Разумеется, едва я расстелила ткань по полу, явился Мотя, прошествовал по ней, не обращая внимания на мое «брысь», — и улегся на самой середине, даже ароматы его не смутили.