Книга По праву крови, страница 180 – Ксения Родионова

Жестокость во мне стала неконтролируемой, потому что перестала быть инструментом. Она стала языком, на котором говорило моё нутро. На очередной зачистке мы наткнулись на убежище. В подвале прятались трое мятежников и несколько мирных, вероятно, сочувствующих из местного населения. Мои инквизиторы начали стандартную процедуру окружения.

Я вошёл внутрь.

Я не помню, что именно я там сделал. Помню лишь сладкий и густой вкус, как у перезрелых фруктов. Помню, как один из них, седовласый мужчина, смотрел на меня с вызовом. Я… стёр его, будто он был карандашным наброском на бумаге. От него осталось лишь серое пятно на полу и шорох разрываемой плоти.

Когда я вышел, Чан стоял снаружи, его лицо было зелёным. Он смотрел в пустоту за моей спиной.

— Там… ничего нет, — прошептал он. — Ни тел, ни… ничего. Только… пустота.

— Они нам больше не помешают, — ответил я спокойно.

Именно тогда появился тик. Лёгкое, даже изящное подёргивание указательного и среднего пальца правой руки, будто я что-то стираю с невидимой поверхности. И рывок головы влево. Раз. Два. Пауза. Снова. Я поймал на себе взгляд Чана, полный прозрения. Он видел. Видел, что щель между мной и человечностью становится всё шире.

Позже, в своей комнате, я пытался есть. Суп остыл, и на его поверхности образовалась плёнка. Я смотрел на неё и видел, как она шевелится. Я провёл по краю тарелки пальцем, и жирная плёнка тут же свернулась в чёрный, дымящийся комок.

(Ты повсюду. В узорах на дереве, в трещинах на потолке, в тенях. Сбежала, но отпечаток остался на всём. Сотрём всё, и найдём.)

Мои пальцы снова дёрнулись. Стёрли.

Я встал и подошёл к зеркалу. Из глубины стекла на меня смотрел не я. Это бы моё отражение, но искажённое. Глаза — пустые впадины, из которых сочилась тьма, а рот растянут в беззвучном крике. Оно постучало в стекло дёргающимися пальцами.

Я улыбнулся, моё отражение в ответ улыбнулось мне оскалом, полным острых игл. Рывок головы.

— Скоро, — пообещал я ему. Ему. Себе. Сущности.

Пальцы стирали границу между нами. И с каждой секундой эта граница становилась всё призрачнее.

Даже ярости требовался клапан, иначе котел разорвёт. И я находил его там, где мужчины с незапамятных времён ищут забвение, в тускло освещенных кварталах за чертой пристойных кварталов, где пахло дешевыми духами, вином и отчаянием.

Сначала это работало. Мимолетное тепло чужой плоти, притворные стоны в полумраке, грубая иллюзия близости. Я платил щедро, и этого хватало, чтобы закрыть глаза на тень безумия в моём взгляде.

Но вскоре иллюзия стала рваться, как гнилая ткань. Мне было мало притворства. Мне нужно было… прочувствовать. Убедиться, что эта плоть реальна, что она может гнуться, ломаться, что она хрупка, как та, что ускользнула. Мои ласки становились проверкой на прочность. Поцелуи оставляли ожоги. Объятия — хруст тонких костей.

Я искал в их глазах тот самый момент, когда притворный страх становится подлинным ужасом. Момент, когда они понимали, что клиент — это не просто чудак с тяжелыми руками, а нечто иное. Нечто, для чего их тело — всего лишь временный суррогат, бледная копия, которую можно испортить в поисках оригинала.

Однажды утром я вышел из одного из таких заведений, поправляя манжет. Воздух был холодным и чистым. За моей спиной оставалась тишина, прерываемая лишь сдавленными рыданиями. Там, где должен был быть стук каблуков и приглушенный смех, зияла пустота.