Книга Лисы и Волки, страница 142 – Лиза Белоусова

В школе я отвлекалась на посторонние вещи и дела, да и Арлекин заглушала голос Варвары, а вот наедине с собой становилось невыносимо – она поглощала, затягивала, и я барахталась, утопая в тине. Приходилось прилагать все больше усилий, чтобы остаться на поверхности. Прикрывая глаза на уроке, я ощущала, как она царапает своими коготками хлипкие перегородки; на тренировках, когда меня физически изводили различными заданиями, она билась особенно настойчиво. Сон свелся к минимуму – отправляясь в царство Морфея, я отдавала себя на растерзание ей почти добровольно.

Было так страшно, что била дрожь. На краю я держалась, питаясь яростью от собственного бессилия. Жить, как прежде, стало невозможно, но как строить новую жизнь, я понятия не имела, поэтому цеплялась за прошлое и делала вид, что ничего не изменилось. Но был кое-кто, кто моей политики не одобрял, – Пак.

Он был моей отдушиной – почему-то, когда я находилась в непосредственной близости от него, Варвара уходила. Шипела, плевалась, сыпала оскорблениями – и затихала.

Никогда не думала, что может быть так хорошо, когда в теле нет посторонних.

Я старалась быть ближе к Паку: на переменах бежала к нему, дома часы напролет слушала его бессмысленные истории, вливала его образ в воображаемые барьеры и старалась не гадать, почему он имеет подобное влияние на Варвару. Умом понимала: неспроста это, должно указывать на что-то, подводить к разгадке заварушки с Инквизитором, Волком и Лисом, но искать ответы не могла и не хотела. Боялась; в первую очередь о собственной жизни. Какие тут расследования!

Пак понимал и не обзывал сумасшедшей, как поступили бы многие. Беззлобно подшучивал, но не оскорблял, помогал по мере сил; как только понял, что при нем Варвара «стирается», потребовал моего постоянного присутствия под его боком. После окончания занятий мы встречались у дверей и дружно ехали домой, заваливались в кладовку и проводили там остаток дня. Лишь тренировки я посещала в гордом одиночестве – Пак не перенес бы общества Изенгрина; я не настаивала. Главное, что он позволял спать на пыльном матраце, уткнувшись ему в плечо – удивительно удобное, словно предназначенное для роли подушки, – и не видя кошмаров.

Но ничто не длится вечно, в том числе и дрема под шорох телевизора и тихие мелодичные песни лиса; у Пака был чистый, высокий, поставленный голос.

– Держи мяч крепче и кидай в корзину, а не за нее! Если так будешь и на соревнованиях играть, нас разнесут в пух и прах!

Баскетбольный мяч, шероховатый и тяжелый, вновь пролетел мимо корзины и со стуком отскочил от пола. Я выругалась и в сердцах швырнула его в футбольные ворота:

– Если будешь орать, так ничего и не получится! Лучше заткнись и дай мне справиться самой!

Солейль оказался отвратительным тренером, как и следовало ожидать. Объяснял он вполне приемлемо и упражнения задавал полезные, но вот добиться результата не получалось – он постоянно надрывался, сыпал проклятьями и предъявлял претензии. И это ужасно выводило из себя.

Заниматься с Изенгрином, когда это недоразумение сидело на скамейке и если возникало, то крайне редко и ненадолго, было легче. Волк терпеливо повторял и показывал то, что я не понимала, и никогда не кричал. Солейль же больше вопил, так что я начала серьезно жалеть, что Изенгрин посчитал свою задачу выполненной и перепоручил меня своему лисьему дружку. Одно хорошо: волк внимательно наблюдал за ходом тренировки, хотя не прерывал ее. Даже не одергивал блондина; хотя я предпочла бы, чтобы одергивал.