Книга Война и потусторонний мир, страница 135 – Дарья Раскина

Дозрев до молодой девы, она замерла. Чему-то кивнула, улыбнулась и резко сунула руку в колодец. Повела, помешала дым, словно выискивая рыбу, и вдруг – ухватилась. Волосы ее опали, глаза распахнулись, она с усилием потянула свой улов и медленно поднялась с колен. Вслед за ее рукой из колодца показалась чужая. Большая, крепкая, обтянутая белой, чуть грязноватой манжетой.

Юнкер, выбравшийся на поверхность, был одет в помятый офицерский мундир и залепленные грязью сапоги. Большой и хорошо сбитый, он двигался сонно и смотрелся осоловелым телком, околдованным Синюшкой. И все же даже так глаза его, как и описала Лиза, казались добрыми, а на щеках, будто пришитые большим стежком к челюсти, красовались глубокие ямочки. Трудно было поверить, что человек такой наружности способен на зверство.

Петр даже обернулся в неверии.

– Он, – еле слышно отозвалась Лиза.

Малахия Врановна протянула руку, но Синюшка не спешила передать юнкера ей. Вместо этого она разжала пальцы – и тот немедленно ожил. Пришел в себя. Заозирался, тонко закричал и перекрестился, увидев Ольгу, а потом и Лизу, и дернулся назад.

– Держи его! – предупредила Малахия Врановна.

Еще раз вскрикнув, юнкер бросился в противоположную сторону. Туда, где, скрываемые плотным туманом, белели Лихие земли. Страх придал ему сил, он в несколько прыжков скрылся в спасительной пелене. Синюшка захихикала.

– Ах ты!.. – крикнула Малахия Врановна. – Что ж ты… Ловите!

Лонжерон бросился в погоню, нырнул в туман, но тут же закашлялся, вдохнув отравленного воздуха, и вернулся, прикрывая рукой раскрасневшиеся глаза. Елисей коротко заскулил. Лиза попыталась отправиться следом, но Петр остановил.

– Я приведу его, – сказал он, направляя слова скорее себе, чем кому-то другому.

– Вы ранены, – напомнила Татьяна.

– Я приведу его, – мрачно повторил Петр и зашагал вперед.

В боку и в самом деле пылало, но бешенство притупляло боль. Он до последнего не верил, что человек, убивший Лизу ради побрякушек, – военный, но, увидев форму, почувствовал ненависть, накрывшую горячей колючей волной. Такой человек не имел права носить мундир. Петр отправился бы за ним и мертвый.

Воздух сгустился, осел в ноздрях пылью. Сначала под ногами хрустела соль, но вскоре стало мягко. Петр присмотрелся – это были старые, покрытые белесым налетом мундиры. Много мундиров. Они лежали вперемешку, в несколько слоев – синие с малиновым, болотные с красным, бордовые с золотом и черные с серебром, скрывая море лошадиных седел. Лихое заклятье не пожалело никого. Кощей не пожалел.

И Петр не пожалеет.

Задержавшись лишь на мгновение, он зашагал все дальше, вглядываясь в белый кисель вокруг, высматривая тень офицерской формы и выслушивая шорох сапог. Вокруг то и дело вырастали соляные столбы, а белая земля под ногами перечеркивалась глубокими разломами, приходилось двигаться медленно, чтобы не разбить лоб и не провалиться.

Петр никогда не желал кому-то смерти. Ни французскому улану, что ранил его при Аустерлице, ни ямщику, что вез отца в пургу и перевернул коляску, ни даже Бонапарту. Однажды в детстве он ощутил почти звериное бешенство, когда кузен Владимир назвал Сашку une bâtarde, но даже и тогда только мечтал расквасить ему рожу – что незамедлительно сделал, заработав прозвище «гроза носов». А теперь, думая о человеке, по следу которого шел в тумане, Петр испытывал свирепую, ослепляющую ненависть и всей силой, каждой клеткой жаждал видеть этого человека мертвым. И мертвым без возврата.