Книга Война и потусторонний мир, страница 137 – Дарья Раскина

– Да что я не видел в глазах глупых распутных девок?

У Петра скрючились пальцы. Впервые он пожалел, что у него нет клыков, – этой твари хотелось впиться в горло. Зарычав, он в полном забытьи бросился на мерзавца, но тот наконец понял, что сон сном, а пришло время спасать шкуру. Он вырвался, но Петр схватил снова. Рванул за ворот что было силы, только силы осталось не так уж много, не в пример молодому быку в юнкерской форме. Пальцы скользнули, цапнули пустоту, а следом висок онемел от удара. Кажется, попали локтем. Петр отступил, затряс головой, пытаясь вернуть зрение, ударил вслепую. Что-то хрустнуло под кулаком, будто корка свежего хлеба, на костяшки брызнуло. «Гроза носов», да уж.

Юнкер ударил снова. В бок слева, где под повязкой пульсировала рана. Петра подкосило. Показалось, его перерезали надвое, и верхняя и нижняя части тела сейчас по отдельности шлепнутся на пол. Он стоял, пошатываясь, и слушал метнувшиеся прочь шаги. Пот брызнул с кончика носа, сердце шумело. «Не-у-пу-сти, не-у-пу-сти», – отстукивало оно в скачущем ритме. Нет, этого – не упустит.

Петр разогнулся. Подлец не мог далеко убежать. Если только в ушах перестанет биться так сильно, Петр услышит. Шатаясь, он прошел в одну сторону, в другую – ничего. Сжимая зубы от нового приступа боли, он согнулся – и увидел ярко-клюквенные капли на соли под ногами. Они забирали влево, за камень. Петр рванулся по кровавому следу, но там было пусто. А в следующий момент на него набросились сзади, сдавили и обхватили шею локтем. Глаза заслезились, в нос ударил запах табака и влажного пота. Захват сзади был тугой и такой крепкий, что, когда юнкер попятился, отдаляясь от колодца, ноги сами замельтешили по соленой корке. Вдалеке проступили неясные тени, донеслись крики, но слов было не разобрать. Один силуэт стал ненадолго четче и тут же нырнул обратно, растворяясь.

Когда лес окончательно скрылся за туманом, локоть дернулся, а потом разжался. Петр рухнул на острую каменную крошку. Затылок обожгло, будто это была доска с гвоздями острием наружу. Сверху навалилась невыносимая тяжесть, горло сдавило сильнее. Глаза стали закатываться, Петру показалось, он видит внутрь головы. Следовало бороться, сделать хоть что-то, но руки по-отрубленному лежали. Он открыл рот, силясь сделать хоть полувдох, отдалить смерть на полушаг…

Что будет, когда он умрет в Лихих землях? Лонжерон говорил, они станут домом для его духа навечно?

Тяжесть дернулась и исчезла, мелькнуло облако нестерпимо рыжего света. Рядом взвизгнули, завозились, кто-то грозно рыкнул. А потом раздался влажный булькающий хруст, будто курице перегрызали горло. И стало тихо. Разве что-то мягкое невесомо опустилось на землю. И испустило тоскливый стон.

Петр с трудом поднялся на четвереньки. Голова еще гудела, в глазах расплывались чернильные кляксы, и он пополз. Уткнулся в жесткое и неподвижное, покрытое намокающим юнкерским мундиром. Бросил. Пополз дальше, туда, где светилось сквозь черноту огненное пятно в капитанских эполетах. Вот запахло мехом, вот ладони погрузились в бесконечную пушистость. Петр сжал в кулаках нежный подшерсток. Нащупал тряпочно-тонкие уши, мохнатые щеки, колючие усы. Прижал ладонь к сухому кожаному носу – из него не вырывалось ни выдоха…