Книга Война и потусторонний мир, страница 175 – Дарья Раскина

Где-то недалеко говорили двое.

– Долго еще? – спросил один устало.

– Версты три, – ответил второй бодро. – К полудню доедем.

– Скрип-скрип, – отозвались колеса.

– Табак-то остался?

– Там, в телеге.

Тьма отдернулась, и Александра поморщилась от неясного режущего света. Рядом закопошились, а потом охнули и запричитали:

– Стой, Иван! Стой, слышишь? Он же… глаза открыл.

– Да брось! Доктор говорил, домой-то труп довезем.

– А вот же, глаза открыл, как есть открыл.

Сверху склонился бородатый солдат с торчащими, словно проросший укроп, бровями.

– Что вам, вашеблагородь? Пить? – догадался он, глядя на то, как Александра беспомощно дергает ртом. – Сейчас, сейчас… где-то у меня было…

Он засуетился.

Александра с облегчением прикрыла глаза и сжала кулак. Пальцы сомкнулись вокруг тонкого золотого шнура и оттисненного на нем вензеля.

Откуда-то издалека раздался живой и мощный крик петуха. Третий.

Звон почтового колокольчика пробудил и подкинул в кресле. Петр бросился бы к дверям, едва заслышав суматошный перезвон, но штопорная боль в правом колене напомнила, что приехал он в отпуск не без подарка. Контузия, полученная под Тарутиным, с каждым днем беспокоила все меньше, однако нет-нет да и посылала пламенные приветы, как сейчас. Так что к входным дверям тверской усадьбы он хоть и не побежал, но весьма грациозно запрыгал этаким экзальтированным бальным зайцем и даже не смутился, услышав хихиканье кого-то из прислуги. Письмо, что он ждал, было слишком долгожданным, слишком ценным. И пусть о содержании он знал, да и не раз слышал пересказы, и все же следовало прочитать его своими глазами, чтобы по-настоящему поверить.

Тяжелая входная дверь отворилась, впуская запорошенного посыльного и порыв бесноватого предновогоднего ветра.

– Почта, ваше сиятельство, – поклонился Федор, который теперь исполнял обязанности камердинера.

– Знаю, знаю, – поторопил Петр. – Что там?

Он выхватил связку писем, нашел нужное и сломал печать. Пробежавшись глазами по отпечатанным строчкам, он облегченно выдохнул. Хлопнул Федора по плечу, а потом, не удержавшись, стиснул в объятиях.

– Да… да что ж вы, барин, – смущенно крякнул Федор, впрочем, не сильно сопротивляясь.

Сжав бумаги, Петр зашагал по лестнице, от радости почти не чувствуя боли. Первым делом он заглянул к матери, в спальню с задернутыми шторами, запахом лекарств и скрипом спиц сиделки. На его восторженный голос маменька вроде бы приоткрыла глаза, но взгляд ее был слишком мутным и потерянным, каким был с самого дня сердечного удара, внезапно поразившего ее еще до Петрова возвращения. Поцеловав сухой морщинистый лоб, он отправился в кабинет.

– Вот, Сандра, читай! – Он бросил открытый листок на письменный стол. – Ну, будет что сегодня отметить, кроме Нового года.

Сашка распрямилась от тетради, в которой что-то писала, подхватила бумагу и даже подскочила со стула, не в силах оставаться на месте. Глядя на нее, Петр в очередной раз отметил, как возмутительно, но и возмутительно хорошо она смотрится в мужском жилете и панталонах, и еще подумал, что, если бы только маменька увидела, она непременно слегла бы снова. И виной тому был бы прежде всех Петр – а ведь, в сущности, что он мог сделать? Сашка уже не взбалмошная девчонка на его попечении, она сильно изменилась – посерьезнела, возмужала. Хотя что удивляться, кто бы не возмужал, если бы ему суждено было биться и умереть, в посмертии якшаться с мертвецами, сражаться с болотными чудищами, сбегать от разбойников и огненных змеев, да к тому же, как подозревал Петр, крепко влюбиться, а после всего этого, вернувшись, оправляться от тяжелой раны? Да, все это поменяло Сашку. Как и с Делиром, который, вернувшись в Живую Россию, стал выглядеть обычным конем, но все же нет-нет да и поблескивал адской краснотой в глазах или пускал из ноздрей едва заметную дымку, так и с Сашкой – мелькало порой у нее во взгляде что-то кроме лихой гордости, что-то мрачное, отпечаток того, другого мира, что-то, что она утаила и чем она боялась делиться. Петр не допытывался. Ждал, чтобы решилась сама.