Книга Война и потусторонний мир, страница 176 – Дарья Раскина

– «Объявляем всенародно, – принялась тем временем торжественно декламировать Сашка, – Бог и весь свет тому свидетель… От всеобщего согласия и усердия произошли следствия, едва ли имоверные, едва ли слыханные… Ныне объявляем Мы любезным Нашим верноподданным, что уже нет ни единого врага на лице земли Нашей…»

Пока она читала, Петр, запомнивший строчки наизусть, взломал печати на остальных конвертах.

– «…и прекратит брани и битвы, и ниспошлет к нам победу, желанный мир и тишину», – закончила Александра. И вдруг повторила, будто смакуя: – «Мир и тишину…»

Она взяла из его рук прилагавшийся к письму листок – копию последнего бюллетеня Наполеона: «Морозы, начавшиеся с 7-го числа ноября, вдруг увеличились. Дороги покрылись гололедицею, и обозные лошади падали каждую ночь. Вся конница осталась пешею, артиллерия и обозы без лошадей. Сие затруднение привело нас в самое жалостное состояние…». А следом фыркнула на сатирический листок с известием о новом генерале на службе Кутузова – генерале Морозе, Général Hiver.

– Знаешь, я ведь до последнего боялась, что она откажет в помощи… – В руке Сашка поворачивала вышитый золотом книжный шнур с махровым кончиком и вензелем «К. К.», который хранила во внутреннем кармане и часто доставала в минуту сомнений. – Как думаешь, у них теперь тоже «мир и тишина»?

Петр не знал, что ответить. Поначалу он много об этом думал. Даже глядя на пылающую Москву, только и мог мучиться, а не ждет ли подобная участь потустороннюю столицу, и не повинны ли они, если это случится. Ему все казалось, что он остро чувствует неспокойство в том, другом мире, с которым он теперь тесно связан. Но с каждым днем мысли эти отступали, живые заботы проявлялись яснее, а потусторонние – тускнели, и даже выжженный на запястье перечеркнутый круг побледнел и стал почти не виден. Разве что карту с изображением пиковой дамы с ледяными глазами он вынимал из тайного кармана все так же часто.

– Я верю в императрицу, – сказал Петр твердо. – Пока Иверия на троне, новой войне не бывать, Кощей не рискнет.

Сашка задумчиво коснулась золотым шнуром нижней губы.

– Послушай, а ты… ты бы хотел вернуться? Хоть ненадолго? Убедиться, что там все благополучно, увидеться с теми, по кому скучаешь?

Не хотелось признаваться в душевных тайнах. Да и Сашкин взгляд сделался таким тоскливым, хоть добавляй в чай вместо лимона, так что Петр ответил строго:

– Нет. Я сделал там то, что должно, оставил круги и едва не угодил в стремнину, так что с меня хватит. К тому же что за счастье снова есть блюда, где ни щепотки соли?

Сашка на это улыбнулась, и он обнял ее за плечи.

– А главное, у нас у самих еще не так уж все спокойно, – сказал он, раскрывая перед ней второе письмо. – Терентий Павлович пишет, они выступают в Восточную Пруссию, преследуют Гранжана. Военные действия далеко не закончены, просто теперь переместятся в Европу.

Сашка взглянула с тревогой:

– Ты поедешь?

– Нет. – Петр покачал головой. – Нужно восстанавливать дом в Москве, да и хочу заняться поместьем. Помнишь, я рассказывал про оброк и вольных хлебопашцев, про больницу и школы… – Он прервал себя, откладывая этот разговор на то время, когда они усядутся за чашкой чая с зефиром.

– А что же я? – настороженно спросила Сашка, пряча надежду за плотно сжатыми губами.