Книга Узы Белого Лотоса, страница 125 – Адела Кэтчер

Здесь не знают богов. Есть лишь Небо и Земля, духи воды, духи рек, духи огня. Может, не ей одной камни на ее запястье напоминают встречу солнца и ночи?

Сун Цин все это время боялась, что потеряет браслет или он порвется, но этого не происходит. Вот уже неизвестно сколько лет – не происходит.

Она пыталась сбежать. Дважды. В первый раз, едва начав ходить, спустя, как ей казалось, настоящую полярную ночь длиной в год или два, когда срослись ребра, когда перестало кружить голову, когда больше не рвало и не мутило, не выкручивало в лихорадке. Она просто пошла прочь и прочь от того места, где они тогда обосновались, босая, едва прикрытая остатками одежды. Но ей не дали уйти. Обхватили руками, что-то кричали, шептали, брали за волосы, водили по плечам. Она не понимала ни слова, но даже так осознала – ей не позволят вот так уйти.

Второй раз она пытается забыть изо всех сил, но коварная память порой даже во снах подкидывает эту картинку. В тот день она собирала фрукты и заметила его. Человека. Это был мужчина в самой обычной одежде, какой Сун Цин не видела на тот момент целую вечность. В руках он держал камеру. Она бросилась к нему, как к миражу в пустыне, невзирая на свой внешний вид. Сун Цин до сих пор не знает, на каком языке он говорил, но многое сказать он и не успел.

Потому что его убили на ее глазах, едва он протянул к ней руку.

Сун Цин до сих пор помнит, какой удивленный у него был взгляд, когда он оседал на землю, пронзенный двумя копьями. Одно из них попало в горло, и Сун Цин обрызгало горячей, пахучей кровью.

Еще одна жизнь на ее счету, за которую ей расплачиваться вечность под этим удушающим солнцем, что никак не может даровать ей смерть.

«Смерть». Первое слово, которое она ясно поняла на чужом языке. Это наречие она так и не выучила, не научилась распознавать. Она звала и звала в бреду А-Чана, металась, несмотря на боль в костях, тянула к нему руки, когда перед глазами появлялось его лицо с робкой улыбкой, просила, умоляла помочь ей найти его. Никто ее не понимал. Никто не знал ее языка, а она – их наречия. Но однажды Бабушка обхватила ее лицо ладонями, царапая сухой кожей пальцев губы, сжала крепко и произнесла то самое слово, похожее на хрип. Сун Цин поняла, что она ей сказала. И больше никогда не произносила при ней имя брата.

Она продолжает лечить людей. Принимать роды у девочек шестнадцати лет, которые выглядят как уже совсем взрослые женщины, но с детскими, распахнутыми в ужасе от боли глазами. Собирать травы, которые показывает Бабушка, чтобы вместе с ней делать мази и отвары.

Иногда они занимаются медитацией. Сун Цин именно так называет это в своей голове, потому что периодически Бабушка приходит в пещеру или под тень шалаша из молодых бамбуковых стеблей – зависит от того, в какой местности они находятся, – и ставит на землю миску из кости, которую везде носит с собой. Туда она наливает масло и крошит своими узловатыми пальцами сушеные травы, а потом поджигает эту смесь. От этого запаха тяжелеет голова, но проясняются мысли, становясь как птичьи перья, которые легко может подхватить несильный ветер. Тогда она садится напротив Сун Цин, берет ее за кончики пальцев и закрывает глаза. В такие моменты Сун Цин видит перед собой бесконечно далекую прошлую жизнь и испытывает редкое, мимолетное чувство счастья.