Книга Форчекинг, страница 36 – Камила Соколова

— Он звал меня, — я сжала его руку; он замер, словно я заморозила его. Но я уже не могла остановиться, мне нужно выговориться. — Я была в ледовом дворце, одетая в хоккейную форму, но не могла двигаться, потому что к моим ногам.

Раздался всхлип, и через секунду я поняла, что это мой.

— К моим ногам были прицеплены гири.

Последовал еще один всхлип и еще; через секунду меня было уже не остановить. Сквозь слезы я заметила, что Макс растерянно смотрит на меня.

— Миша, мне так жаль.

Его голос потеплел. Теперь от него веяло весной.

— Но это все лишь плохой сон.

— Обними меня, — прошептала я и, увидев изумление на его лице, добавила: — Пожалуйста.

Макс отложил полотенце и неловко пододвинулся ближе. Было очевидно, что ему не хочется меня трогать, но он, хороший и ответственный друг, дал обещание моему брату. Я смотрела, как Макс раскрывает руки, и чувствовала, как смыкает их у меня на спине, прижимаясь ближе. Делал он это так медленно, что мне казалось, он заставляет себя усилием воли. Так, наверное, и есть на самом деле, поскольку его отвращение ко мне я помнила еще с детства. Но мне сейчас было плевать, мне нужно было, чтобы меня кто-нибудь обнял, прижал крепко и пообещал, что все непременно наладится. Хотя что должно наладиться, я не знала. Родители умерли, и точка. Не выдержав этих странных объятий с воздушным пространством в двадцать сантиметров между нашими телами, я сама дернулась в его сторону и уперлась в крепкую мускулистую грудь. Он замер. Весь. От кончиков пальцев до мышц на ногах — я чувствовала это. И ждал. Не знаю чего, может быть, когда этот телесный контакт закончится, но я только прижалась ближе, не оставив возможности даже линейке протиснуться между нами.

— Погладь меня по спине, — сказала я ему в плечо.

— Чт-то? — Макс протянул букву «т» от неожиданности.

— Роберт так всегда делает, — пробурчала я, зарываясь лицом куда-то между плечом и шеей. — Это успокаивает.

Он кивнул, хотя само движение я не видела, поняла только по тому, как дернулась его шея. Его горячая, чуть дрожащая ладонь прижалась к моей еще влажной спине и начала медленные движения вверх и вниз. Ему неловко. Это очевидно. Но от его медленных поглаживаний мои плечи чуть расслабились, я выдохнула, закрыла глаза и растворилась в его объятиях, почувствовав легкий цитрусовый аромат.

В нашем мозге есть своеобразный центр страха — это миндалина, где наблюдается наибольшая активность во время ночных кошмаров. Чем сновидение эмоциональнее, тем активнее миндалевидное тело. Это означает, что организм реагирует на угрозу во сне, как наяву. Существует теория, что плохие сны являются репетицией реальных угроз, которые помогают нам проработать реакции на стресс. Не знаю, что я сегодня ночью прорабатывала, но сердце мое продолжало колотиться так, что я чувствовала, как его стук отдается в груди Макса. На удивление, Макс прижал меня чуть крепче; теперь его движения были спокойными и равномерными. А если бы я не знала, что моим партнером по обниманию является Макс, то решила бы, что могу различить даже некоторую нежность.

Я продолжала вдыхать запах Макса — его цитрусовый одеколон, смешанный с запахом его тела, был знакомым и воспринимался моим мозгом как безопасный. Вообще, химические процессы, связанные с обонянием, довольно сложные и выполняются с невероятной скоростью, чтобы мозг определил запах в нужную категорию. Наша дорогая миндалина участвует и в этом процессе. Сначала она отправила данные о запахе Макса в гиппокамп со знаком плюс. В этой смешной структуре в форме морского конька формируются воспоминания, поэтому я и почувствовала себя защищенной. Но это было ровно до того момента, как наряду с запахом лимона и кожи я распознала еще один — сладкий цветочный. Женский аромат. Откуда на шее Макса запах женских духов? Я вдохнула еще раз — нет, не ошиблась. Он провел этот вечер, обнимаясь не только со мной. Наверное, поэтому ему и было так трудно дотрагиваться до меня. Вместо того чтобы быть с девушкой, которая его влекла, он должен вытирать сопли сестре его друга. Моя бедная миндалина снова взялась за работу и теперь послала мне новую эмоцию — грусть.