Книга Монолог о школе, сексуальном самовоспитании и футболе, страница 135 – Аля Кружинина

…Об этом случае не узнал никто – ни родственники, ни друзья. Я никому не рассказала, а сами они не могли догадаться – я была хорошей актрисой. Как можно было рассказать, ведь это же так стыдно – и сама ситуация, и то, что я оказалась полной дурой и так глупо попалась. К тому же в то время так часто и много говорили о СПИДе, что я решила, что точно больна, раз у меня была незащищенная связь, тем более с иностранцем. И теперь мне все равно предстояло умереть. Так зачем пугать всех заранее? Со временем само все узнается.

Идти к врачу и проверяться не хотелось – надо ведь было и врачу признаваться во всем, а я не могла. И я предпочла умирать тихо. Просто решила смириться с тем, что так получилось. Принять это наказание.

И решив так, я перестала чего-либо бояться. Все самое страшное уже произошло со мной. А если все равно предстоит умереть, то какая разница, когда и как. Я как будто уже умерла внутри и оставалось докончить начатое. Я теперь могла переходить дорогу на красный свет, задерживаться где-то допоздна и не предупреждать, когда вернусь, чтобы меня не встречали. Теперь ничего не пугало меня, но и не приносило удовольствия. Мне не было ни весело, ни грустно. И я совсем перестала плакать. Просто не понимала, как это. Я не плакала еще долго. Ни в театре, ни в жизни.

Единственное, чего я поначалу боялась, – это встретить моего итальянца на улице. Ведь он же сказал, что хочет приехать. И мне даже приснилось однажды, что мы встретились и теперь я выхожу за него замуж. Потому что беременна и скоро рожу. Я боялась, что он приедет и все выйдет на поверхность. Но иногда мне казалось, что я хочу этого. Где-то в глубине души я думала: а вдруг это была судьба, и он тогда влюбился в меня, и теперь страдает, ищет везде и хочет искупить свою вину передо мной. И я оборачивалась и вздрагивала каждый раз, когда видела на улице кудрявую копну волос. Но каждый раз это был не он.

Ни о каких новых отношениях, а тем более о сексе я думать больше не могла. Боялась и злилась, когда кто-то начинал заигрывать со мной, даже если это были хорошо знакомые мне люди.

Но при этом жизнь продолжалась. И формально, именно формально, я жила очень активно. Я работала в новом театре, в библиотеке по полдня и готовилась к поступлению в театральный. Но я ли это была? Какая-то слишком веселая, бодрая, но оставившая свои истинные чувства и переживания на хранение совсем в другом месте. Этим сейфом был мой личный дневник. Тот самый секретный маленький дневник, который я почти не вела раньше и в котором прятались оставшиеся от Мишки записки.

Так прошел почти год. Я оживала. Мысли о смертельной болезни как-то сами испарились со сроком давности. Наверное, просто было не до них – меня ожидала гонка вступительных испытаний во все театральные институты Москвы и Санкт-Петербурга, которую в конце концов я победно завершила. Может, страдания помогли, может, просто было много времени на подготовку, а может, все вместе – но все получилось. Я поступила в Ленинградский государственный институт театра музыки и кинематографии, который все так и называли – ЛГИТМиК. Мне не нужно было думать ни про общагу, ни про съем квартиры, как многим однокурсникам. Я по-прежнему жила дома, с родителями. Сестра вышла замуж и съехала. Поэтому в моем распоряжении была целая комната, которую мне больше не приходилось ни с кем делить.