Книга Монолог о школе, сексуальном самовоспитании и футболе, страница 65 – Аля Кружинина

В Вероне, где встречают нас событья,

Ведут междоусобные бои

И не хотят унять кровопролитья.

Друг друга любят дети главарей,

Но им судьба подстраивает козни,

И гибель их у гробовых дверей

Кладет конец непримиримой розни…

Самое время для трагедии. Приятно, что хоть Шекспир со мной – тоже поддержка. Но все-таки было ничего не ясно. Я как будто сделала что-то не так, и мне надо было извиниться. Но просить прощения за то, что я общалась с Мишкой, бывшим моим Мишкой, которому еще не так давно мама помогала чистить зубы? Что за бред! Обещать, что я не буду с ним общаться, когда только что на дне рождения я почувствовала, что соскучилась по нему и что, возможно, теперь мы сможем хотя бы просто говорить нормально? Как получилось, что все снова против меня?! Только Шекспир по-прежнему за. Правда, у него ничем хорошим эта история не закончилась.

Мама не разговаривала со мной три дня. И мне было очень плохо. Почему? Ну не хочет общаться – пусть не общается. Я была уверена, что ни в чем не виновата и справедливость на моей стороне. Но мне было очень-очень плохо. К третьему дню уже хотелось уснуть и не просыпаться. Хотелось исчезнуть, сбежать из дома и чтобы никто меня не нашел. Все что угодно, только бы не видеть этой каменной маски вместо лица, с который мама все это время ходила по дому. При этом с папой и сестрой она стала ласковее и нежнее, чем обычно. Наверное, чтобы ощутимее была разница и изощреннее пытка. Только что она ласково спрашивала что-то у сестры и тут же с каменным лицом проходила мимо меня. Когда я пыталась заговорить: «доброе утро», «привет» и «спокойной ночи», – она делала вид, что меня нет, а значит, и отвечать некому.

В школе вовсю шла подготовка к экзаменам, и это отвлекало от домашних проблем. Иногда я ловила на себе взгляд Мишки, и тогда мне казалось, что он думает обо мне и даже, возможно, скучает. Но он также по-прежнему не разговаривал со мной – как они меня все достали! Как будто и не было нашей последней встречи, из которой выросли мои домашние страдания. И в такой ситуации было совсем непонятно, из-за чего я страдаю и за что несу наказание, раз и так ничего нет. Ни Ромео, ни Джульетты, ни мамы. Театр немного спасал, но уже и туда вплывала эта чернота. Потому что там я могла внезапно вспомнить, что меня ждет дома, и это не давало мне покоя.

На четвертый день маминого бойкота, устав от бремени непонятной вины, мне захотелось наглотаться таблеток и умереть. Только для того, чтобы она пожалела, что довела меня до этого. Пусть узнает, как мне было больно. Но я не наглоталась – было много планов на жизнь. Но ночью не смогла уснуть. Сестра давно спала, а я вертелась в постели, как флюгер. Мне казалось, что подушка горит под моей головой – такой она была жаркой. Мне приходилось ее переворачивать каждые десять минут, чтобы остудить. Намучавшись, я совсем убрала ее, но легче не стало – сна не было ни в одном глазу. Тогда я встала и отправилась к маме в комнату. У папы с мамой всю жизнь были разные режимы и разные спальни. Папа ложился и вставал очень рано. А мама – наоборот, поздно.

Не знаю, сколько было времени, но она уже спала.

Я постояла на пороге, потом подошла к ее кровати и села на пол. Я сидела на ковре и тихо плакала, не зная, что мне делать дальше. Она зашевелилась. Я тихо позвала: