Книга Монолог о школе, сексуальном самовоспитании и футболе, страница 76 – Аля Кружинина

Летнее возбуждение постепенно пошло на спад, одноклассники меня запомнили, волнение улеглось, и теперь настало мое время изучить класс. Все-таки важно понимать, кто вокруг тебя и как лучше себя вести. Как говорят, в чужой монастырь со своим уставом не ходят, а мне в этом монастыре предстояло пробыть два года.

Я обнаружила, что новый класс имеет свою строгую внутреннюю структуру. В моей старой школе структура тоже была, но она не играла для меня особой роли. Сейчас же она сразу бросилась в глаза.

В новом классе структура была более разветвленная. В нем тоже выделялось несколько групп. Но отличник был один. Он не относился ни к какой группе, но был единодушно признан и уважаем ими всеми. Высокий, статный и при этом застенчивый, он не был тихим и скрытным ботаном, не был себе на уме, он имел свою точку зрения во всем и честно ее выражал. Он вообще, судя по всему, был честным и независимым. Списывать давал, но не тупо копировать, а предлагал помочь разобраться. Одним словом – глыба. Но при этом не был лидером класса – просто не хотел. Все-таки ответственность, а ему некогда. Интересно, показалось ли сейчас кому-то, что я сразу влюбилась в него?

Да, лидера в моем новом классе не было вообще. И это, пожалуй, было главное отличие.

Что касается групп, то их также было три. Может, с классами так всегда? Одну составляли отличники, комсомольцы, творческие люди и карьеристы. Нет, это не четыре разные группы, а именно одна. Их объединяло общее. Да, в этой группе тоже были отличники, но глыба был идейный, а эти стремились к статусу отличника не потому, что им было интересно узнавать что-то новое, изучать и исследовать, а потому что этот статус мог принести свои бонусы. Они охотились на поверхности и стремились не к знаниям. Учиться им было неинтересно. Их конечная цель была пятерка и статус. Им бы подошел лозунг «Пятерки любой ценой». И это касалось не только учебы. Так же было и с остальным. Неважно, разделяли ли они идею комсомола, но становились комсомольцами, потому что это задел на карьеру в будущем. А творчество позволяло проявлять лидерство и привлекать к себе больше внимания. Я тоже могла пользоваться творчеством, как, например, летом в лагере, но для меня творчество не было инструментом в первую очередь, а для них было. Они гордились тем, что были на короткой ноге с некоторыми учителями, провожали их домой, ходили вместе с ними в кафе, где вели светские беседы. Мои театральные друзья были в этой группе. Поэтому поначалу, еще не разобравшись в структуре, я, глядя на них, тоже стала тянуться именно к этой части класса. Но скоро поняла, что это не мое. Во-первых, я не сторонник тесной дружбы между учениками и учителями. В этой дружбе было что-то противоестественное. Для меня учителя – это отдельный взрослый мир, и уважения без сближения тут вполне достаточно. Вспомнились Анна Владимировна и Константин Петрович – самые близкие люди и учителя навсегда без всяких совместных прогулок. Во-вторых, входившие сюда ребята при ближайшем рассмотрении казались неестественными и фальшивыми. Как замаскированный ложный белый гриб, которого стоит опасаться в лесу. Чтобы быть в их группе, нужно было уметь хорошо притворяться. Именно рядом с ними – людьми первого сорта – я чувствовала себя «деревенщиной» из маминого прошлого. Как бы я ни вела себя, они всегда оставались показательно равнодушными и снисходительными по отношению ко мне. Речь, разумеется, не о моих друзьях из театра. Они относились ко мне как прежде, но мне становилось неинтересно с ними. И наши дорожки постепенно разошлись.