Книга Монолог о школе, сексуальном самовоспитании и футболе, страница 87 – Аля Кружинина

Я вдруг поняла, что дрожу. То ли от этого прикосновения, то ли от всего сразу. Я не могла решить, что мне делать. Я была благодарна ему за честность. Но сейчас с меня было достаточно. Мне нужно было подумать. Сделать паузу.

Я собралась с силами и улыбнулась, глядя ему в глаза:

– Спасибо тебе за правду. Мне надо уйти сейчас. – И добавила: – Не обидишься?

Это все, на что у меня хватило сил. Ромка покачал головой – «не обижусь», отвернулся и уже что-то весело крикнул пробегающему мимо Саньке. Он снова был абсолютно независимым, равнодушным и свободным. Как будто и не было никакого разговора.

К вечеру сильно разболелась голова и я впервые отпросилась с репетиции пораньше домой. Мне ничего не хотелось. Я не стала предупреждать маму, что приеду раньше, – не хотела, чтобы она встречала меня с электрички. Мне было бы сложно весело щебетать о своих делах. Сил не было. А если не щебетать, то она сразу догадается, что что-то не так, и примется расспрашивать. А я не хотела ей ничего говорить. Не видела смысла. Когда-то я в порыве чувств рассказала ей про прикольного одноклассника, который тоже пришел новичком и в лагере классно сыграл со мной в сценке. Мама попросила показать его на школьной фотографии, после чего окрестила «гвоздиком» за его худой вид и шапку кудрявых волос и больше им не интересовалась. И теперь я расскажу ей, что «гвоздик» не просто «гвоздик», а что мы прогуливаем с ним уроки и целуемся, при этом он любит другую и я страдаю?

Я вернулась домой, удивившейся маме сказала, что болит голова, съела таблетку анальгина, запила чаем и пошла спать. И, конечно, я снова не спала. Мне нужно было понять, что произошло и что теперь с этим делать. Постепенно боль в голове стала утихать, и я попыталась проследить, как это все началось у нас с Ромкой. У меня с Ромкой. Скорее всего, он понравился мне с самого начала, хотя я тогда не думала об этом. Но сейчас, думая о нашей первой встрече в школе перед лагерем, я вспомнила, как была смущена его взглядом в упор и его ямочками на щеках. Потом вспомнила, как радовалась его успеху на концерте в лагере и как ощутила что-то вроде ревности, когда увидела его с длинноногой кудрявой девочкой. Они сидели вечером уже почти в темноте на крыльце барака и тихо о чем-то говорили. Да, я и правда вспомнила ее – стройная, с русыми кудрявыми волосами, совсем не похожая на меня. Тогда эта ревность была почти не ощутима. Не так, как сегодня, когда он говорил о ней. Да и мы тогда были совсем чужие. Потом в памяти возник наш с ним первый поцелуй. Неожиданный для обоих. Как будто в тот день у замочной скважины вдруг встретились не мы, а два наших безумия. Это не было свиданием, взаимным чувством, скорее аварией – два отдельных безумия на скорости столкнулись друг с другом. И дальше все стало происходить по какому-то молчаливому согласию – никто никому ничего не обещал. Почему я погрузилась в это, причем так быстро? Я сидела на берегу, и меня просто накрыло волной и унесло в открытое море. Хотелось почувствовать под ногами твердую почву, но где теперь искать берега?

И как же Мишка? Ведь он еще где-то был. И была вина перед ним. Он как раз был на берегу, но на каком? Где он? Мы так давно не встречались. В театр я ему давно запретила приходить, и он не приходил. А в поселке нельзя – такой уговор. Думает ли он обо мне? Может, и его сейчас накрыло какой-нибудь волной? Вспоминая его в окружении толпы девчонок, трудно было поверить, что он хранит мне верность. «Хранит верность» – речь, конечно, о верности в мыслях, чтобы в мыслях только я, а не я с кем-то еще или вообще без меня, как у Ромки. Хотелось, чтобы хранил, но подозрения, что он может быть тоже не один, немного облегчали мое чувство вины: «Раз ему можно, значит, и мне. Что же делать, раз так получилось?».