Книга Призрачная империя, страница 17 – Рина Харос

«Не мог подождать полчаса, дурак». – Мысленно проклиная себя, я удивленно выгнул бровь, когда отец встал из-за стола и последовал в другую комнату, схватив попутно меня за шкирку, как нашкодившего котенка. Почти что насильно впихнув внутрь, мужчина скрестил руки на груди и вскинул голову вверх, призывая начать разговор.

– Дело в том…

– Не мямли, как девчонка.

Я на мгновение закрыл глаза, чтобы произнести речь, которую подготовил в голове, и быстро, стараясь не запинаться, выпалил:

– Гришу следует отправить в пансионат. Видел, как он неравнодушен к иконам? Отец Константин дал ему какую-то книгу, должно быть, Библию – наверняка увидел в нем потенциал. Возможно, по истечении времени брата взяли бы прислуживать в какой-нибудь монастырь, и его жалованье смогло бы вытащить нашу семью из нищеты.

Я продолжительно выдохнул через нос, чувствуя, как глотку жжет от потока слов. Переведя дыхание, внимательно стал всматриваться в суровые черты отца, которые медленно начали разглаживаться на изнеможенном лице.

– О какой книге ты говоришь?

– Темная, маленькая такая. Мне показалось, что она была похожа на Библию, вероятнее всего, детскую. Можем завтра сходить вместе с тобой к отцу Константину и все разузнать – вдруг чем поможет, посоветует пансионат, где нужны мальчики для обучения.

Отец молчал, а узел, разрастающийся внутри меня, становился все туже. В ушах зазвенело, ладони покрылись потом, а сердце того и гляди грозило выпрыгнуть из груди от молчания родителя.

– Что ж, можно попробовать. Схожу к отцу Константину и все уточню.

Отец обогнул меня и сделал пару шагов, но прежде, чем выйти из комнаты, внезапно положил свою ладонь на мое плечо и сжал его:

– Ты хороший брат, Андрей. И сын тоже.

Отец убрал руку так же резко. Выйдя из комнаты, он оставил меня ликовать в душе: Гриша скоро уедет в пансионат, а с младшими я разберусь сам. Никто и ничто не остановит меня перед тем, чтобы стать единственным ребенком в семье Азаровых и завоевать уважение отца, который найдет во мне опору в старости.

Я даже не силился скрыть свою неприязнь, росшую к Андрею, словно ком снега, скатывающийся с высокой горы. Когда он и отец вышли из комнаты, я скользнул взглядом по брату и сощурил глаза, отчего тот поспешно отвел взгляд и сел по правую руку от главы семейства, чем вызвал удивление на лицах всех домочадцев. Мать сидела, плотно поджав губы и почти что не касаясь еды, сестры понурили головы и лениво водили местами заржавевшие ложки по тарелкам, ударяя железом по стеклу, что вызывало волну раздражения.

Стеклянные тарелки – единственный подарок от бабушки и дедушки по материнской линии. Когда мать влюбилась в отца и попросила дать благословение на брак, они отказались, ссылаясь на то, что негоже девушке из богатой семьи якшаться с отбросами. Но мать всей душой желала быть с любимым мужчиной и даже отреклась от семьи, забрав с собой посуду, как своего рода неповиновение перед судьбой и словами старших. Сожалела ли она о содеянном? Сложно сказать. Мать никогда не жаловалась, но безжизненный взгляд и замедленность в движениях выдавали тяжесть гнета, который она несла с гордо поднятой головой, ломаясь с каждым днем все сильнее.