Книга Хозяйка молодильных яблок, страница 41 – Иви Тару

– Пойду воды принесу.

Милава не ответила, дела ей не было, куда Елеся собралась. Ясно, что не за водой, да и пусть.

Оставшись одна, она посидела немного, потом мысль ей в голову пришла. Если мачеха грозит Чубарке смертью, значит, она где-то рядом. Может, в конюшне княжеской? Там много лошадей ныне стоит, все же со своих сел и деревень на телегах прибыли. Что, если пробраться туда и Чубарку поискать? А там, дальше, кто знает, как будет. Один раз они удрали, смогут и во второй раз.

Конюшню она нашла не сразу, но по следу от конских яблок на земле пришла верно. Велика конюшня у князя. Тут и дружинные кони, и княжьи, и боярские, и попроще лошадки, видно, что тягловые, на них-то невесты прибывали в стольный град. Всех мастей в денниках стоят, вороные, каурые, гнедые… только вот чубарой масти ни одной.

Она уж уходить собралась, как в конюшню Стрижак вошел, да так и остолбенел.

– Я уж думал, тебя мать под замок посадила, – улыбнулся он.

– Посадила, только кто меня удержит. Только не мать – мачеха.

– Искала лошадь, чтоб сбежать? – спрашивал Стрижак без смеха, серьезно.

Ну, и она ему так же серьезно отвечала.

– И рада бы, да не могу пока.

Как не старалась от него подальше держаться, а он все равно за руку ухватил.

– Что ж ты избегаешь меня, душа моя? Иль я страшен тебе кажусь?

Против воли она фыркнула. Страшен… да милей его она и не видала пока. Так бы и смотрела на ясные очи его, на волосы русые с рыжинкой. А уж голосом бы заслушивалась, как соловьиными трелями. Ох, горе! Неужто сердце ее влюбилось в боярина? Нет и нет. Нельзя никак.

– Может, до сих пор сердишься, что не назвался сразу, кто таков?

– Ты же сказал, что не мог, значит, так и есть. Чего мне сердиться. Ты боярин вольный, не чета мне, девке-селянке, что под родительской рукой ходит.

– Ох, и вредина ты! – воскликнул Стрижак в досаде. – Вот заладила – девка… селянка… Да что мне это? Сердце мое другие слова отстукивает.

Она глаза вскинула. Какие-такие другие? Но тут на улице шумно стало, видать, невест со смотрин отпустили, Милава Стрижака, что путь загораживал, отпихнула и обратно в светелку побежала. Хорошо, мать не заметила ее краткое отсутствие. Елеся даже позже нее пришла, какая-то возбужденная, губы красные, щеки румянцем горят.

– Что? – вскинулась она, увидев, как Милава пристально ее разглядывает.

Та глаза опустила, за плетение взялась. У каждого свои тайны, даже в девичьей светлице от них не скрыться.

Скоро Беляна вошла, в руках корзинка, а лицо бледное, словно белилами накрашено, хотя утром еще мачеха ей этого не позволила, мол, слышала она, что князю сильно крашеные девицы не любы. Села на лавку, руки кончик косы теребят, да так, что накосник из бархата с жемчугом оторвался. Посыпались бусины по полу, а Беляне хоть бы что, сидит в пол дощатый смотрит.

Елеся извертелась вся, но так и не спросила ничего, вот и сидели все трое, молча. А Велезара так и не появилась. Куда пропала? Милаве все тревожней делалось. Хоть и не было у нее любви к мачехе, но лучше уж пусть тут, на глазах будет, чем козни свои плетет неизвестно где и какие.

***

Волхва и княгиня в светелке княжей вечеряли. Люборада волхву потчевала. Та от угощения не отказывалась, но от каждого блюда по малому кусочку всего лишь брала. Птичка и то больше ест. Княгине же еда в радость была. В святилище трапезы скромные: каша да кисель, репа печеная, гороховая похлебка, кулебяки рыбные. Все, что селяне семидольские в святилище приносили, тем и жили. Конечно, от князя подношения богаче случались, но княгиня поняла уже, что не бедность причина скудости стола у волхвы.