Книга Атака тыкв. Ведьма и кот против, страница 10 – Афина Туле

— Всё, — сказал он. — Домой.

Тыквы послушались. Они разбрелись по аллеям, каждая — к своему камню, к своей ограде, к своему мху. Кривокрышечная остановилась у таблички, на которой дождём смыло половину имени, повернулась ко мне боком и слегка, почти ласково, ткнулась коронкой в прутья моей метлы. Будто признала мою правоту. Потом нырнула под железный крест и затихла. Семечки внутри еще немного шептались — и умолкли.

Мы отступили на шаг, затем на второй. Завхоз опёрся на древко и зажмурился. Декан боевого впервые за вечер отпустил кулаки. Ректор провёл ладонью по воздуху — и лёгкая, почти невесомая печать запечатала калитку, как ленточка на конверте.

— Неплохо, — тихо сказал он. — На сегодня — хватит.

Я только тогда поняла, как болят плечи, и как пахнет от метлы — дымком, полынью, осенью. Северин-Холодов посмотрел на меня поверх пучка прутьев, медленно кивнул.

— Рябина, метлу не сдавайте, — неожиданно произнёс он. — Завтра пригодится.

— А что завтра? — спросила я глупее, чем хотела.

— Завтра мы будем разбираться, что именно тут произошло, — многозначительно пообещал мне преподаватель, а меня буквально пробрало.

Утро пахло странно. Не просто воском и корицей, как принято в приличных заведениях после ночи Самайна, а ещё мокрой метлой, дымком и чем-то кислым, как будто кто-то забыл на подоконнике миску с тестом и оно за ночь убежало, обиженно хлопнув дверцей на прощанье. Я проснулась от того, что рука затекла — оказалось, я держала метлу, прижав её к себе, как плюшевого медведя. Черниль лежал прямо поперёк моего шарфа, как настоящий аристократ, и многозначительно посапывал.

Стук в дверь был деликатный, но настойчивый. Деликатность — потому что девичий корпус, настойчивость — потому что ректорский вызов и утро после бедлама, от которого наверняка поседела половина преподавательского состава. О том, какая ночка выдалась у завхоза, которому пришлось убирать ещё и последствия тыквенного хаоса, даже думать не хотелось.

— Мирра Рябина, в ректорскую, — сообщил голос старосты. — С котом. Банку с землёй не забыть.

— Прекрасно, — проворчал проснувшийся Черниль. — Я всегда мечтал, чтобы утро начиналось словами «в ректорскую».

Я решила промолчать и вместо этого отправилась умываться ледяной водой. Это, кстати, тоже было последствием тыквенной атаки. После этого нашла и натянула самые скромные полосатые носки, разумеется, не те, что пострадали, и прихватила с собой банку с землёй.

Староста с отсутствующим выражением лица ждал за дверью. Это ну совсем не радовало.

В ректорскую нас вели по коридорам, которые всё ещё думали, будто ночь не закончилась: в щелях дверей посапывал тёплый свет, ковёр на лестнице вздувался там, где по нему катались тыквы, а на перилах застыл тонкий глянец воска — не липкий, но настороженный. Лестничная статуя у входа в административное крыло покосилась на меня так, будто у неё есть к моей персоне персональные претензии.

Ректорская встречала как всегда — прохладой, порядком и тишиной, в которой любое шевеление бумаги звучит угрожающе. Ректор сидел у окна, тонкий и прямой, как шпиль, и аккуратно подталкивал к краю стола чернильницу, чтобы она стояла ровно на отведённом ей месте. По правую руку от него стоял декан боевого, непричёсанный, с видом человека, который не признаёт ясность утра до третьей кружки кофе. По левую — траволог, растирающий пальцами невидимую пыльцу; завхоз с блокнотом, библиотекарша с зажатой под мышкой «Сводом поминальных формул»; и, разумеется, Северин-Холодов — затаённый лёд, тонкая линия рта, взгляд в никуда, то есть на меня.