Книга Атака тыкв. Ведьма и кот против, страница 12 – Афина Туле

— Ладанная смола вряд ли использовалась как намеренный ингредиент, слишком низкая консистенция, — отрезал Северин-Холодов.

— А кто у нас носит ладанную смолу на втором курсе? — оживился декан боевого, глядя не в список, а на меня, как будто такой вопрос я обязана знать лучше всех.

А мне начало становиться плохо, потому что я знала одну любительницу. Но не могла же она в самом деле? Или могла?

— Те, кто любят запахи дорогих свечей, — язвительно отозвалась библиотекарша. — И те, кто покупают их оптом во время распродаж. У меня есть списки.

— Это потом, — остановил её ректор. — Северин-Холодов?

— Слой четвёртый, самый тонкий, — продолжал он ровно, — отдаёт валерианой и газетной краской. Это уже не ритуальная алхимия, а бытовая. Но катализирует отвлекающий эффект: вещи начинают «играть», прыгать, вести себя как на ярмарке. В сочетании со стабилизатором огня и мёдом… мы получили то, что получили.

— Перевожу на человеческий, — вздохнул декан боевого. — Первокурсники пролили горючку для красивых огней. Кто-то сверху добавил «эй, все сюда!» и «давайте пошалим». На кладбище, где и без того тонко на Самайн.

— На кладбище, где в ночь Самайна каждый звук — как в рупор, — добавила библиотекарша. — И каждая тыква с огоньком — почти живое ухо. Нам ещё повезло, что ожили именно тыквы, а не все покойники!

Я сидела и глядела на банку, как на заваленную контрольную, в которой вдруг обнаружились уравнения, которых в ней изначально не было, и как они туда попали, совершенно непонятно. Я знала, что моё нарушение — моё. Я не отрицаю. Но это… это было уже чужое.

— Рябина, — сказал ректор, — подтвердите, что именно вы снимали пробу.

— Да, — ответила я. — У Скрябыча. Я сняла верхний слой дёрна… банку закрыла сразу. Никому не отдавала — до ночи. Мы сразу вернулись в общежитие после того, как тыкв выгнали, ну вы же сами видели…

— Кот, — перебил вдруг траволог, посмотрев на Черниля с подозрением доброго ботаника, который видел в своей жизни любую флору, но редко встречал говорящую фауну, а потому относился к ним с особым подозрением. — Вы никому не хвастались, где именно хозяйка будет брать землю? Например, в буфете за кусочек печёнки?

Черниль вытянулся в струнку и сделал вид, что его тут нет. Я медленно повернула к нему голову.

— Черниль? — тихо переспросила я.

— Я… считаю, — произнёс он тем голосом, которым обычно объявляют скучные завещания, — что поддержание дружелюбных отношений с соседями по парте иногда требует социального обмена. Да, я, возможно, сообщил одной… не самой неприятной однокурснице, что моя хозяйка, будучи выдающейся отличницей, выбрала для своей курсовой образец у Скрябыча. Но я был уверен, что она трусиха и на кладбище одна не пойдёт, тем более что это запретили делать.

— Имя, — сухо сказал ректор.

— Лика Смольская, — сказал кот. — У неё всегда на манжетах лёгкий запах смолы. И она носит дорогие свечи в шкатулке, чтобы не ломались фитили.

В комнате повисла тишина из тех, что умеют оборачиваться меловой линией вокруг имени. Библиотекарша что-то коротко пискнула от торжества документалиста, завхоз неопределённо хмыкнул, декан боевого усмехнулся углом губ, как человек, которому, похоже, наконец дадут законный повод вылить кому-нибудь на голову ведро воды. А я сидела и в молчании смотрела на фамильяра, который продал меня Смольской за кусок печёнки.